Сборный пункт
На сборном пункте ополченцев в Ростове-на-Дону висит боксерский мешок. День вполне может начаться с боя с тенью. Или с перепасовки футбольного мяча. Утром обязательное построение вдоль чуть заметной выцветшей зеленой линии на асфальте.
На втором этаже живет раненый в ногу. На голени аппарат Илизарова, ходит он на костылях. Ноги худые и безволосые, с желтой кожей. Таких раненых стараются отправить сюда. Тут их выхаживают.
Над сборным пунктом висят флаги России, ДНР и российского ВМФ. У выхода — горка и шведская стенка с детской площадки. Трудно себе представить, что на ней делают мужики.
«Война без баб — не война», — глубокомысленно замечает один из добровольцев и сам смеется своей шутке. На сборном пункте есть ванна, стирают в пластиковом бассейне, в банке на столе — общак для сигарет и чая. У одного ополченца вместо погон — георгиевские ленточки. На завтрак макароны, кто-то делится воспоминаниями о Чечне.
© Владимир МаксаковОполченец в очках, вполне интеллигентного вида, матерясь, говорит о тарифах. Мелькают ростовские реалии: «Теле-2», «Звони дешевле», «Все свои». Ко мне подходит парень и просит телефон, ему надо позвонить на Украину раненому другу, он в госпитале.
Перед выездом абсурдистская картина: ранним утром на донском пляже уже сидят рыбаки и купаются люди, а мы проходим мимо и грузимся в машины с тонированными стеклами. Две из которых — «газели» с номерами, идущими по порядку (возможно, обычные наклейки), а третья — «командирский» «Мерседес» с украинским номером. Местным жителям известно, кто мы и куда мы едем. Они не обращают на нас внимания. Привыкли. Им нет дела ни до своих, ни до чужих. Выезжаем. Меня не оставляет ощущение, что мы играем в шпионские игры.
Шутка «ну че, надевайте гавайские рубашки, учим английский и берем пиндосов в плен» вызывает нездоровый хохот. Многие с похмелья.
Едем под шансон. «Приходится имущество прятать», — констатирует один ополченец, располагая понадежнее рюкзак под сиденьем. За то время, что ополченцы провели вместе, они уже успели составить какое-то мнение друг о друге. Шутят: «Написать на автобусе — “маленькие дети”».
В машине нас четырнадцать человек с водителем. Тяжелый запах. Один из добровольцев показывает на старом ноутбуке мотивирующие картинки, прославляющие Новороссию.
«К армии ДНР мы не имеем никакого отношения. Запомните это», — серьезно наставляет Петрович, один из проводников через границу. У него «Книга для записей» цветов российского флага. Вдоль дороги часто встречаются надписи «Счастливого пути».
Настроение меняется, как только выезжаем на трассу. «Мы не знаем, куда едем» — эти слова добровольца Малого звучат уже в полной тишине. В Ростовской области много размеченных участков, они огорожены контурами заборов и ворот, собранными из труб. Говорят, для беженцев, но пока тут никого.
По мере приближения к границе дорога стремительно пустеет. Редкие машины попадаются только навстречу. Вдоль трассы — многочисленные памятники-танки, посвященные Великой Отечественной. Сама собой напрашивается нехитрая аналогия. Добровольцы охотно говорят о проходивших по этим местам дедах и прадедах, словно получая от них право на войну.
Таможня
Подъезжаем к таможне. Напряжение нарастает. Есть риск, что всех не пропустят. Короткий инструктаж, как себя вести. Вопросы есть? А если не пустят? То ждать и идти по «зеленке» с проводником (в обход границы, по лесу).
На таможне нас встречает собачка, старая болонка. Ходит по дороге перед зданием. А вслед за ней с территории Украины в Россию въезжают два автобуса с беженцами. Затем, с промежутком минут в двадцать, проезжают пять армейских «КамАЗов». Без номеров. В обе стороны.
Солнце очень яркое, но ветрено, не жарко. Перед зданием таможни — брошенный трактор. Сквозь ржавый металл проросла трава в человеческий рост, а на щитке лежит совершенно новая, еще в целлофановой упаковке, книга Л. Рона Хаббарда. Сельский сортир примыкает задней стенкой к местному сельпо. Кто-то шутит: «В него сдают конфискат». Единственная марка сигарет, которая тут продается, — «Сент-Джордж», пустые пачки валяются под ногами. В пыльной траве замечаю собачью челюсть. Стойкое ощущение перехода границы во времени.
Интересуюсь, почему едем через эту таможню. От нее — самый короткий путь до Донецка. Говорят, будем ехать через Снежное. Местный говор — в ударениях: Снежнóе, Слáвянск. Стоим, ждем, курим. Подъезжает легковушка с разбитым левым бортом. В ней, кроме водителя, четыре добровольца в камуфляже. Вид у них — как у героев боевика. Ловлю себя на мысли, что примерно так можно проехать из одного африканского государства в другое. Наколенниками и налокотниками они напоминают мне каких-то безумных роллеров из постапокалиптического мира.
Уже здесь все разговоры идут за жизнь — или о том, как понимать происходящее. Практически все добровольцы — люди идейные.
Вот ополченец Егор. Позывной — Месяц. Месяцу двадцать два. Он не служил. Но подтверждает слова Стрелкова: на настоящей войне иные гражданские осваиваются быстрее военных. Воевал под Славянском. Командир расчета АГС. Был ранен, осколки из лица извлекли, из руки — нет. Прошел лечение в Ростове и возвращается в Донецк. Воевать. На вопрос, после чего решил вступить в ополчение, отвечает, глядя куда-то вдаль: «После Одессы». Это одна из точек невозврата.
Едет с нами и еще один уже воевавший. Позывной — Джинн. Ходил в разведку, был ранен, для излечения вывезен в Ростов. Документы остались по ту сторону границы. И обратно попасть ему пока не удается — удостоверение ополченца ДНР, разумеется, недействительно. А в Донецке у Джинна осталась семья. Это еще одна трагедия новых границ: люди возраста Джинна как будто до сих пор не могут поверить в то, что между Россией и Украиной — таможня. Ведь на то мы и братья, правда? Я впервые напрямую сталкиваюсь с проблемой непризнанных или частично признанных государств: как быть их жителям с документами, не знает никто. Особенно таможенники и пограничники.
Между тем подходит и наша очередь. Все всё понимают, но делают вид. Один из добровольцев в ответ на вопрос «куда?» отвечает: «К бабушке. Ну и на могилу к дедушке. Он у меня там похоронен». Меня расспрашивает высокий и толстый пограничник в майке, обтягивающей нависающий над ремнем живот: «Откуда?» — «С Москвы». — «Кто бы сомневался. Зачем? От жены с детьми бежал, чтобы алики не платить? Или за острыми ощущениями, да?» Пока я пытаюсь что-то придумать, уже прошедший паспортный контроль доброволец подсказывает все ту же сказку: «На могилу к дедушке». — «А ты что, его язык?» — «Я тоже с Москвы, без разницы». — «Разница есть. Так к кому ты едешь?» — «К знакомым». Как ни странно, такой ответ его устраивает.
Ополченцы
Сразу после перехода через границу мы оказываемся в автобусе с новыми ополченцами. Они тоже уже не новички. На войне, где сначала наносятся артиллерийские и ракетные удары, а потом позиции противника зачищают пехотинцы, боевым крещением считают любой обстрел. Так что среди «бывалых» есть и те, кто прорывался с боем из-под Славянска, и те, кто только раз пережидал в окопе огонь. «Опытными» можно считать тех, кто служит месяц.
«Опочленцы», — шутили про них ВСУ. Пока ждем остальных, они сами шутят. Как подсыпали таблетки для эрекции своему товарищу и тот не мог кончить. Подъезжает машина службы, которую здесь называют «аварийно-ритуальной». «Аварийно-ритуальная» занимается сбором тел на «зачищенных» территориях. Ее работники должны не допустить вспышки заразных болезней и ведут первичный учет «двухсотых», как их здесь называют. Погибших украинских военнослужащих увозят «КамАЗы» без номеров. «Черные», — прозвали «аварийщиков» ополченцы.
У некоторых «старослужащих» — тех, кто прошел всю летнюю кампанию, — выгоревшие волосы. Замечаю обручальные кольца. Ополченцы сидят впереди, зажав автоматы между коленями, дулом вверх. В автобусе («бусике») им уступают место. Они разговаривают между собой, но так, чтобы слышали и мы. В какой-то момент доброволец Калмык, перешедший границу полчаса назад, не выдерживает: «А ведь это, того, они могут и нас здесь положить». Молча соглашаюсь. Сами ополченцы нам доверяют (или делают вид) — они выходят из «бусика», спокойно оставляя оружие. Пока не едем. У водительского сиденья стоит пакет с открытыми консервами. Над ними вьются мухи.
Слева от дороги пасутся коровы. Одна лежит, остальные стоят и с отрешенным видом пережевывают жвачку. На обочине мусор. Видимо, это традиционное место для стоянки автобусов, встречающих новых добровольцев.
Ждем, сидим, стоим, курим. Кто-то отходит отлить.
«Что до таможни, что после скучно», — говорит один из новеньких. У границы полоса отчуждения. Это странное пространство кажется одинаковым с обеих сторон. «Когда земля перестает меняться, она умирает», — вспоминаю чьи-то слова.
Перекличка, наконец трогаемся.
В окно иногда доносится запах гари. Пролетающие мимо картины больше всего напоминают кадры из фильма про войну. Слушаем разговоры бывалых, сами молчим, впитываем каждое слово. «Аллергии ни у кого нет?» — «Только на укроп!» «Один ездил на “бэхе”, так попала мина. А была — номерная, “пиновская”, отжатая». «А сколько их таких вообще было?» — интересуется доброволец Калмык. «Говорят, штук пятьсот. Одной меньше».
Ополченцы смеются, очень много, слишком много. Смехачи. «Меряются» Славянском. Именно там, вспоминает ополченец Дуб, уже убитым или тяжелораненым украинским военнослужащим делали контрольный выстрел в голову.
Навстречу — машины беженцев. Их немного, всего несколько штук — очевидно, все боятся скопления людей и автомобилей, чтобы не стать целью для ракет. Едут они небыстро, всегда готовые к внезапной остановке. Машины можно рассмотреть во всех деталях. Легковушки преимущественно российского производства. На ручках дверей белыми бантиками бинты. Задние сиденья сняты, там сейчас лежат вещи, самое необходимое, что успели взять с собой.
Ополченцы обсуждают «походы по адресам». В пригородах Донецка до сих пор скрываются «диверсанты», и как только появляется информация, группа из нескольких ополченцев идет на зачистку. Думаю, что здесь не обходится без доносительства со стороны излишне бдительных соседей. Справедливости ради сразу отмечу, что лично я ни об одном случае «походов по адресам», кроме как от этих «пограничных» ополченцев, потом не слышал. Между тем нас обгоняет грузовик, в котором сидят солдаты в масках. Ходят слухи, что это и есть та самая «невидимая» русская помощь.
Проезжаем пустую украинскую таможню. Она уничтожена. Следы огня видны повсюду. На брошенном блокпосту ополченцы жарят шашлыки. На памятнике-танке Т-34 надпись: «На Киев!»
Иногда ополченцы передергивают затворы автоматов, раздается сухой щелчок, предвестник выстрела. Но и без этого звука понятно, что кругом война. Остовы сгоревших танков при всем желании не перепутать с брошенным трактором. Они напоминают останки огромных доисторических животных. Ополченцы внимательно следят за проводами — если электропроводка и повреждена, то это незаметно. Их линии сопровождают нас непрерывной прямой на всем пути.
Комментируя виды за окном, ополченец зевает. Он шутит, что еще немного — и будет водить экскурсии. «Немного» — это после победы, разумеется.
В Макеевке нас встречает надпись: «Все, кто выполняет приказы киевской хунты, — фашисты».
Донецк
— Зато пробок нет, — шутит кто-то, когда мы въезжаем в полупустой город. Да, и скидки в большинстве магазинов до 70%.
Уже позже, когда «бусик» остановится и мы все выйдем на улицу, я обращу внимание на неестественную тишину — в Донецке нет городского шума. Пока же, в пригородах, я замечаю только множество частных брошенных домов. Они построены недавно. В некоторых выбиты окна.
Ларьки на остановках транспорта работают. Кажется, это новая торговая сеть города, пришедшая на смену супермаркетам и обычным магазинам. На нескольких блокпостах флаги — с ликом Христа. Названия некоторых улиц стихийно «переводятся» с украинского на русский: поверх старых указателей наклеены листы А4, на них от руки написаны новые названия, кое-где бумага цветная и в ламинате.
© Владимир МаксаковСейчас Донецк неприступен. Холмы, окружающие город, все больше называют по-военному — высоты. Почти все пассажирские «газели» изъяты и приспособлены под военные нужды. Самый большой блокпост — на въезде. На бетонных блоках написано белой краской: «Спасибо за помощь!» Теперь это место — своего рода триумфальная арка Донецка. На другом блокпосту схожая надпись: «Только с вашей помощью мы побеждаем».
Совсем другой смысл обрело давнее название одной из центральных улиц Донецка — «проспект Освобождения Донбасса». Именно там нас принимают в ополченцы.
Я радуюсь, что Донецк не очень сильно пострадал от обстрелов. В телевизоре все выглядело куда хуже. Здесь говорят — это потому, что ВСУ часто используют осколочные снаряды. «Для поражения живой силы», а не с целью нанести повреждения зданиям. Действительно серьезно пострадали Снежное и Макеевка, через которые мы уже проезжали. Разрушения, причиненные прямым попаданием артиллерийского снаряда или ракеты, не спутать с воздействием стихийных бедствий: кажется, что огромный кулак нанес чудовищной силы удар, точно прицелившись в самое уязвимое место.
Подъезжаем к нашей будущей части. Выгрузились, строимся. Перекличка. Бывалые ополченцы объясняют нам, как правильно пить воду: теплую и маленькими глотками, чтобы утолить жажду.
Во внутреннем дворе нам устраивают смотр. Капают капли из кондиционера. Словно в унисон, начинают звучать отдаленные и редкие залпы артиллерии. Добровольцев разделяют на две группы — служивших и нет. В первой группе находится один, проходивший службу в прежней украинской армии. Выяснив его часть, командир удовлетворенно констатирует, что и этих разбили.
Предметом из другого мира выглядит стоящий недалеко «Бентли». Очевидно, командирский.
У нас переписывают гражданские специальности (военно-учетные, понятно, у немногих). Один из нас забыл добавить, что он — психолог, но писарь уже уходит. Психологи здесь, кажется, не нужны. Чуть позже выяснится, что в нашем отделении есть эфэсбэшник, представившийся в анкете «сексотом». Есть парень из Белоруссии.
Недостатка в живой силе Народное ополчение Донбасса не испытывает, и нас распределяют в резервную роту. После того как доведут списочный состав до ста человек, подумают, что с нами делать. «А пока, — шутит ополченец Горец, — можете в столовке мыть посуду».
Со мной в комнате четверо, все бывалые: оправляющийся от ранения ополченец Юра, двое совсем молодых парней из Донецка (оба сидели) и еще один, ждущий распределения.
Ходят слухи, что в комендантский час задержали четверых и предложили им выбор — на «Яму» (я еще не знаю, что это такое, но боюсь лишний раз интересоваться) или в Народное ополчение ДНР.
У ополченцев, недавно вернувшихся с передовой, отрешенный взгляд. Как будто они смотрят на что-то, чего нам увидеть не дано. Они еще там, на фронте. Передовая цепко держит, линиями окопов и точками блокпостов проникая в Донецк. А еще те, кто побывал под обстрелом, не могут расстаться с бинтом и жгутом, их носят в боковых карманах штанов, так, на всякий случай, чтобы всегда под рукой. Передовую называют «передком» или «передоном».
Между тем нашу резервную роту распределяют по специальностям. Особенно торгуются из-за медиков. Оно и понятно: не хватает медсестер, не говоря уже о врачах. Шутят, что те могут делать искусственное дыхание в противогазе.
По двору бегает собака, выглядящая здесь явным недоразумением, — йорк-терьер. В гараже убираются женщины. Там проход в помещения охраны комендатуры.
Во двор постоянно заезжают машины командиров. В них сидят люди, которые косят под чеченских героев. Они отпустили бороды и обрились наголо. Контрразведка предпочитает незаметные легковушки. Те, кому приходится много ездить по Донецку, стараются достать себе машины получше. Предел мечтаний — конечно, джип.
В шесть вечера — импровизированный молебен и крестный ход вокруг части, где расквартировано подразделение РПА, Русской православной армии, говорят, местного лидера по числу нарушений (формирование, известное своей жестокостью, изнасилованиями и пытками. — Ред.).
Женщины, работающие в столовой, носят в качестве украшений браслеты из георгиевских ленточек. Ополченцы едят с оружием, положив автомат на соседний стул или прислонив к своему. Перед едой все желают всем приятного аппетита: «вежливые люди». Футболки с этой надписью и изображением ополченца в балаклаве, заботливо держащего на руках «калаш», пользуются успехом. Модно приклеить российские и дээнэровские триколоры на приклады.
Работает телевизор. Интервью с одним известным российским политиком, рассказывающим об успехах Кузбасса.
Другая столовая, уровнем повыше, — СБУ, через дорогу. На блокпосту сидит женщина средних лет. Она крашеная, в сером платье, закинула ногу на ногу, курит. Во дворе стоит джип с пулеметом «Утес» в кузове. Эту замысловатую штуковину ополченцы называют «утюгом»: она «утюжит» позиции противника. Что это, современная тачанка? Привет из лихих девяностых?
За обедом ополченцы хвастаются удалью: собирали арбузы с минного поля. Это мне напоминает игру в «Зарницу», как и пулемет «Утес» на джипе, и женщина в гражданском на блокпосту.
Утром — ОФП на стадионе. По дороге замечаю, что канализационные люки завалены мешками с песком, чтобы ими не могли для своих передвижений по городу воспользоваться «диверсанты».
Если про окна с выбитыми стеклами говорят «слепые», то здесь, в Донецке, много «подбитых». На одних наклеен крест-накрест, в несколько слоев, скотч, чтобы если и разобьются от взрывной волны, то, по крайней мере, без осколков. Другие окна закрыты листами фанеры или ДСП (некоторые — это отодранные задние стенки шкафов).
Недалеко от нашей части — троллейбусный парк. Сейчас из всего подвижного состава работает пятая часть. Остальные троллейбусы — днепропетровские «зиушки» — стоят без дела. Они выстроены по-военному в длинные и ровные колонны.
Во время зарядки выясняется, что вояки из нас, прямо скажем, так себе — кто-то не умеет подтягиваться, у кого-то незаживший перелом. Если верить разговорам, только у одной пятой бойцов ДНР есть за плечами военный опыт.
Тем временем — новые разговоры. Ополченец из Харькова, Кобра, который вывел нас из части в город получить удостоверения и купить местные СИМ-карты, говорит, что Украина воюет руками олигархов. Ринату Ахметову было жаль его кровную «Донбасс-Арену», вот по ней не стреляли, только один шальной снаряд (с тех пор «Донбасс-Арену» неоднократно обстреливали. — Ред.). А кто-то из местных воротил потерял на закрытии торговых центров. Походя упоминает о российских «Ураганах», которые, как считает Кобра, придвинули к границе российские олигархи.
Вечером рассказывает другой ополченец, Туз: «диверсантов» в Донецке пока не удается уничтожить, местные ОПГ рядятся под бойцов ДНР и отжимают у мирного населения машины, а то и квартиры. Сами же «диверсанты», судя по всему, — профессиональные минометчики, возможно, из местных, вооружены то ли 82-миллиметровым «подносом», то ли американской мортирой, передвигаются на грузовой «газели», огонь ведут из закрытых дворов, где нет поблизости блокпостов.
По словам Туза, треть населения Донецка была настроена пророссийски, другая — проукраински, а еще одна пыталась стоять над схваткой. Сейчас в городе остались люди только из первой группы, население наконец объединено. Откуда же «диверсанты»? Этот неудобный вопрос я так и не задаю.
© Владимир Максаков
