Ренессанс правых во всем мире и конец свободного рынка. Часть 2

Для этого мы обратимся к книге «Великая трансформация» Карла Поланьи. Она была издана в 1944 году, когда Вторая мировая война подходила к концу, но фашизм все еще был живее всех живых и продолжал агрессивно бороться за существование. В своем труде г-н Поланья хотел показать, как благополучная и процветающая космополитическая Европа 1914 года, спустя всего лишь 20 лет, трансформировалась в блок фашистских государств, несущих миру смерть и угнетение. Как венский еврей и христианский социалист, активно подвизавшийся на ниве политики, Карл Поланья видел все происходящее своими глазами, из первых рядов, так сказать. Но, как умный человек, он вовремя сумел понять, куда ветер дует, и сбежать из Центральной Европы прежде, чем там начался Холокост.

В отличие от большинства исследователей капитализма он не выводил его из природных склонностей человека. В своей книге он показал, что рынок — это искусственная структура, которая может существовать только при активном вмешательстве государства, гарантирующего соблюдение правил всеми его участниками и нерушимую связь между человеком и его собственностью. И, следовательно, становление современного государства и механизмов свободного рынка нельзя рассматривать по отдельности.

Но то не сказка, а присказка. Далее Поланья обращает внимание на то, что для социума изначально характерно слияние социальной и экономической сфер. Вследствие того, что человек не может выжить в одиночку, люди на протяжении всей своей истории жили жестко сплоченными группами, которые оказывали поддержку своим членам, активно перераспределяя ресурсы внутри своего сообщества. Например, до XV века в Европе не существовало понятия «нищий». Поскольку все люди принадлежали к какой-либо группе, которая несла ответственность за его выживание. И вовсе не личное обогащение было первейшей целью индивида, а забота о своем статусе в группе: оказаться вне группы означало умереть. Таким образом, социальное и экономическое представляли неразрывное единство.

Но становление капитализма требовало изменений правил игры. Возникла необходимость в людях, требующих не справедливую (означенную традицией) цену, а рыночную, которая оправдает массовое производство. И в работниках, которых можно выжать досуха и которые готовы поехать за «длинным долларом» на другой конец страны, бросив всех, кого они знали в прошлой жизни.

В результате рынок, создавая добавочный продукт и прогресс, начал активно разрушать социальную ткань общества. Такое положение вещей требовало новой идеологии, место которой занял либерализм. Когда мы говорим про либерализм сегодня, то думаем прежде всего про либеральную демократию и права человека. Но по своей природе это поздние примеси, которые не передают ценностного ядра этого течения политической мысли.

А суть этого ядра лучше всего высказала премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер: «Общества как такого не существует: есть только мужчины и женщины, и еще есть семьи». То есть либерализм сводит общество к индивидуумам, которые следуют своим частным эгоистичным интересам, ставя себя выше коллектива. И что связь этих индивидуумов с собственностью должна быть нерушима, как и свобода предпринимательской деятельности. А роль государства сводится к тому, чтобы не мешать буржуазии зарабатывать деньги и гарантировать ее физическую безопасность. Здесь я, конечно, существенно упрощаю. Понятие эгоизма и пределы свободы в XVII веке и в XXI существенно разнятся.

И практически любой либеральный мыслитель допускал существенные оговорки в своих построениях, как социальное существо, прекрасно понимая, что на одном эгоизме далеко не уедешь, но суть ясна.

Таким образом, Поланья показал, что вся диалектика социального развития в Европе вращается вокруг противостояния невидимой руки рынка и желания общества защитить себя. С одной стороны, рынок создает прогресс и — что намного значительнее — состояние устойчивого мира между ведущими мировыми державами. Поскольку, пока международная торговля приносит выгоду всем заинтересованным сторонам, торговать выгоднее, чем воевать. В качестве обоснования своей точки зрения он демонстрировал, что с 1815-го (конец наполеоновских войн) до 1914-го (начало Первой мировой войны) европейские державы сражались между собой всего три года (он исключил из рассмотрения Крымскую войну 1853-1856 годов, посчитав ее колониальной). Причем половина этого срока приходится на франко-прусскую войну 1870-1871 годов. Такая ситуация составляет разительный контраст с более древними временами, когда европейцы сражались между собой две трети столетия, позволяя себе лишь краткие передышки между войнами.

С другой стороны, общество активно противодействовало экспансии рынка и присущего ему рационального эгоизма через различные формы социального протекционизма. Это выражалось в организации профсоюзов, введении санитарных норм на производстве, различного рода социальных льгот, препятствующих эксплуатации трудящихся и, конечно, торгового протекционизма как формы защиты отечественной экономики от заграничных конкурентов.

По мнению Карла Поланьи, вся цивилизация XIX века была построена вокруг рынка, который создавал стабильные условия для существования европейских государств и развития их экономик. Но маятник качнулся слишком далеко, и начиная с последней четверти XIX века общество начало перетягивать одеяло на себя, поскольку, говоря словами автора, рынок «не мог бы просуществовать сколько-нибудь долго, не разрушив при этом человеческую и природную субстанцию общества; он бы физически уничтожил человека, а среду его обитания превратил в пустыню».

В результате ценой краха режима свободной торговли общество смогло сохранить свою внутреннюю целостность. Но это предопределило падение транснациональной финансовой олигархии и привело мир к началу Первой мировой войны. В последующие десятилетия отгремели мировые войны, радикально изменив политическую карту Европы. Но по окончании Второй мировой войны рынок вновь вступил в свои права, и мы получили период длительного мира. Который, конечно, сопровождался терроризмом, революциями и колониальными войнами, но, в целом, как и большая часть XIX века, являл собой образец стабильности.

Теперь, спустя более чем 70 лет после написания книги К. Поланьи, нам следует взглянуть на динамику отношений рынка и общества, дабы оценить масштабы экономических достижений и социальных разрушений. До 1973 года на Западе доминировала модель контролируемого капитализма, когда государство активно перераспределяло доходы между богатыми и бедными, представляя общественный интерес на экономической арене. Но в силу кризисов, вызванных эмбарго ОПЕК, эта модель осталась в прошлом.

Начиная с 80-х годов прошлого века рыночная стихия вновь вырвалась на свободу, создавая экономический рост и разрушая социальные устои. Новая глобализированная экономика вызвала те же социальные эффекты, что и рыночная стихия в XVII-XIX столетиях, т. е. увеличение мобильности населения, тем самым запустив процесс разрушения локальных сообществ. Но если на заре капитализма речь шла о разрушении сельской общины, феодальной иерархии и региональных идентичностей, то теперь настала пора деструкции давно устоявшихся национальных государств.

Все ускоряющийся процесс движения привел к тому, что социум перешел в новое «текучее» состояние, которое прекрасно осветил в своих книгах «Индивидуализированное общество» и «Текучая современность» известный британский социолог Зигмунт Бауман. Он показал, что в процессе становления общества потребления преимущество в условиях рыночной конкуренции приобретают те, кто имеет наиболее высокий уровень мобильности. То есть люди, наименее обремененные устойчивыми социальными связями и кочующие вслед за работой по всему миру. Те же, кто остается в более или менее родной местности, оказываются в роли проигравших и могут лишь стремиться к тому, чтобы приобрести новый уровень подвижности.

Все это приводит к высокой степени индивидуализации общества, которое окончательно превращается в либеральную утопию, состоящую из совокупности эгоистических одиночеств, для которых единственным мерилом успеха является приумножение капитала и потребление товаров и услуг. В результате общество перестает существовать в принципе.

Лучше всего сложившаяся ситуация была показана в фильме «Бойцовский клуб» по роману Чака Паланика. В нем главный герой, часто летающий по всей стране на самолете, рассказывает очередной попутчице, чем занимается по жизни. Свою историю он завершает замечанием: «Вы лучшая из моих одноразовых друзей!». А в ответ на ошалевший взгляд собеседницы добавляет: «Это ведь самолеты. Тут все одноразовое: пакетики с сахаром, стаканы, друзья...». То есть практически он поставил другое человеческое существо на одну полку с потребительскими товарами: и то, и другое можно употребить для своей пользы, без каких-либо обязательств по отношению к нему. Ведь что люди, что товары вполне взаимозаменяемы, поскольку и с тем, и с другим не возникает устойчивых социальных связей.

Проблема тут даже не в том, что разрушаются устойчивые социальные связи, а в том, что при этом разрушается общеобязательная мораль. В конечном итоге мораль — это свод правил социального общежития. А если социума у вас уже по факту и нет, а есть лишь отдельные люди, то «мораль» сводится к утилитаризму. То есть пусть каждый возьмет столько счастья, сколько сможет, и никто не уйдет обиженным. Морально то, что приносит удовольствие, аморально то, что приносит боль. Единственное правило социального общежития — не мешать окружающим получать удовольствие. В результате мы оказались в современной ситуации, когда у всех есть права, но ни у кого нет обязанностей, а вся дискуссия сводится к тому, у кого этих прав больше. Люди забыли, что Я — последняя буква алфавита, и начали активно рассказывать, что все имеют право на самовыражение и все стили жизни одинаково важны и нужны. Хотя, вспомнив про существование такой вещи, как общество, легко понять, что наркоман-тусовщик, который умрет в 30 лет от передоза — это аморально, а семейный мужик, который отучился, отслужил, 40 лет пахал, чтобы поставить на ноги детей и выплатить ипотеку — это морально. Но, согласитесь, такой подход «антидемократичен» и лишает людей права на самовыражение.

Далее нам следует сделать следующий шаг и обратиться к работе «Модернизация, культурные изменения и демократия» Рональда Инглхарта и Кристиана Венцеля. В ней они опираются на данные социологического исследования World values survey. Это международный научно-исследовательский проект, целью которого является мониторинг ценностных изменений на планете. Репрезентативные опросы, проведенные в его рамках начиная с 1981 года, охватывают более 100 стран мира.

Вопросы, заданные в ходе этого исследования, нацелены на выявление социальных ориентиров по двум осям: 1) традиционные и рационально-секулярные ценности; 2) ценности выживания и самовыражения. Очевидно, что различия между традиционным и рационально-секулярным взглядом на жизнь всем понятны. Традиционные ценности представлены верой в Бога, стремлением подчиняться авторитетам, большой верой в семейные связи и прочими атрибутами патриархальной крестьянской культуры. Рационально-секулярный подход, в свою очередь, распространяется в обществах, ставших на путь индустриализации. Рабочие знакомятся с техникой, отрываются от природных циклов и крестьянской общины. В результате они понимают, что если ты заболел, выпить антибиотики надежнее, чем молить Бога о выздоровлении, а «знание — сила».

Несколько сложнее ситуация с осью «выживание-самовыражение». Ценности выживания формируются у людей, которые в детстве находились в состоянии выживания. То есть их материальные ресурсы были ограничены, и в голове отпечаталась мысль, что если делать слишком много резких движений, можно преждевременно умереть. Потому такие люди в своем поведении достаточно осторожны и консервативны, стремятся встраиваться в иерархии и подчиняются приказам, когда их слышат.

В то же время люди с ценностями самовыражения, как правило, получили свою долю материального благополучия в детстве и потому живут с уверенностью, что мир — это прекрасное теплое и безопасное место, полное ресурсов. Характерной особенностью таких людей является то, что они крайне толерантно относятся к ЛГБТ, проституции, разводам... Часто игнорируют выборы и не любят участвовать в иерархических организациях, вроде политических партий, но склонны активно вовлекаться в акции протеста или локальное волонтерство, нацеленное на непосредственное улучшение их жизни.

Очевидно, что, по мере роста уровня жизни, ценности самовыражения приобретают все большее значение в обществе. Хотя Инглхарт и Венцель показали, что их распространение не сводится исключительно к этому, но и прямо коррелирует с миграцией рабочей силы из промышленности в сферу услуг. Поскольку индустриальное производство — это рутинная коллективная деятельность, поощряющая не только рационально-секулярные ценности, но также и подчинение приказам «старших по званию». А работа в сфере услуг требует мобильности и гибкости во взаимодействии с людьми и дает доступ к знаниям, позволяющим более широко судить о социальных явлениях. Хотя и тут не все так просто. Те же исследования показали, что в обществах с экономикой, основанной на продаже сырья, развитая сфера услуг не приводит к утверждению ценностей самовыражения. И даже более того, мировоззрение большей части населения остается в плену традиционных ценностей. Именно потому в странах вроде Саудовской Аравии или Катара высокий уровень жизни вполне может соседствовать с вполне средневековыми нравами. И если приложить все вышесказанное к нашему региону, очевидно, что и в Украине, и в России свертывание советской промышленности и переход экономики на продажу сырья оказали влияние на общественные настроения. Вот потому мы имеем «духовные скрепы» в Московии и политику «вышыванка с мовой» вместо мозгов у нас, а также стремительно расширяющуюся культурную пропасть между образом жизни богатых жителей крупных городов и всеми остальными. Что, кстати, абсолютно аналогично ситуации на Ближнем Востоке. Хотя там все еще более запущено, поскольку никакой промышленности у них никогда не было в природе.

Однако вернемся к странам Первого мира. Очевидно, что разница между ценностями самовыражения и выживания формирует две разные культуры в любом более или менее развитом обществе. Ценности самовыражения закрепляются в верхах, тогда как менее защищенные слои населения вынуждены отдавать предпочтение ценностям выживания. Именно отсюда растет всем нам известный стереотип о развращенных элитах и простых, но морально правильных парнях из низов. Другое дело, что в развитых странах ценности самовыражения перестали быть привилегией верхов и поразили широкие слои общества, что и привело к краху традиционной патриархальной культуры на Западе в 60-х годах прошлого века. Ну, там хиппи, свободная любовь, наркотики и т. д., и т. п.

Таким образом, консервативные патриархальные ценности стали привилегией бедных, а разудалая толерантность — признаком преуспевающих членов среднего класса. Сейчас нам трудно оценить масштаб культурного сдвига. Но именно благодаря беспрецедентному процветанию стран Первого мира и тому, что большая часть рабочей силы переместилась в сферу услуг, экономические вопросы на политической сцене ушли в тень, уступив место дискуссиям, какой стиль жизни является более правильным. И пока экономический фундамент оставался стабильным, леволиберальные сторонники толерантности активно продвигали гендерное равенство, аборты и однополые браки. А их оппоненты могли лишь бессильно огрызаться, выглядя с каждым годом все более маргинальным, озлобленным и неадекватным меньшинством.

В результате сформировался огромный разрыв между высокомобильной «толерантной» транснациональной элитой и ее приспешниками, которые уже фактически ничем не обязаны территориальным государствам, откуда они родом, и меняют свои одноразовые работы и одноразовых друзей, как перчатки, и той частью населения, которая обладает ограниченной мобильностью и потому не может вырваться за пределы породившего ее общества и сбросить с себя груз «отживших свое» ценностей.

А теперь давайте обратим свой взгляд на «проигравших» и попытаемся понять, что это за люди, дабы не обличать их в том, что они недостаточно хороши, чтобы забраться на самый верх. Поскольку мы ведь понимаем, что не всем в этой жизни быть олигархами и бизнесменами.

Для этого мы обратимся к книге британского экономиста Гая Стендинга «Прекариат: новый опасный класс». В этой работе г-н Стендинг обратил внимание на то, что вследствие неолиберальных реформ 80-х годов прошлого века в развитых странах получила широкое распространение временная и неполная занятость. После того, как американская и европейская промышленность была отправлены в страны, где люди работают за еду, высвободившаяся рабочая сила осталась наедине со своими проблемами.

Так люди оказались вынуждены мигрировать между сезонными и временными работами, не требующими специальной квалификации. Как правило, без всяких шансов получить какой-либо социальный пакет, профессиональные навыки или карьерный рост. Таким образом, сложилась ситуация, в которой сегодня ты — грузчик, завтра — официант, а послезавтра — бомж, умирающий под забором от голода.

Характерным отличием прекариата от индустриального рабочего класса, по мнению Стендинга, является глубокая изолированность членов этой группы друг от друга вследствие постоянной смены места работы. Прекарии при всем желании не могут создавать устойчивые социальные связи, как между собой, так и вообще с другими людьми. Их обычным состоянием являются глубокая агрессия, чувство тревоги и беспомощности, а также постоянная работа на износ, в надежде получить лишнюю копейку или повышение.

При этом очевидно, что таким образом крайне трудно содержать себя и практически невозможно где-то осесть и завести семью. Что, кстати, вносит свою лепту в демографический кризис, поразивший государства с высоким уровнем прекаризации населения. По мнению Стендинга, по состоянию на 2011 год около четверти населения стран Первого мира можно отнести к прекариату. Очевидно, что сейчас все еще хуже.

Но прекариат — это признак не только развитых «постиндустриальных» экономик. Он также широко распространен и в аграрно-сырьевых странах, где вследствие продажи сырья есть деньги, но нет промышленности, могущей дать населению полную занятость. Так, «Арабская весна» была фактически бунтом молодежи против своего прекариального статуса. «Революции», прошедшие в нашей стране в 2004 и 2013-14 годах, также во многом были бунтом прекариата, выступившего против сложившегося положения вещей.

Таким образом, очевидно, что эта прослойка является легко воспламеняемым материалом, который лишь ждет спички, чтобы взорваться и начать крушить устоявшиеся формы социального общежития. Ключевой вопрос, на который мы уже на самом деле знаем ответ, состоит в том, какая идеология может захватить умы людей, принадлежащих к этой страте?

Очевидно, что это та или иная форма национализма. Большая часть прекариев глубоко изолирована друг от друга, и это не позволяет им солидаризоваться по классовому или профессиональному признаку. Но по факту они все сохраняют ту или иную форму национальной идентичности. Опять-таки марксистское вероучение предполагает, что существует некий единый рабочий класс, который можно объединить в противостоянии с буржуазией. Поскольку буржуи владеют средствами производства, а значит, находятся с рабочими в состоянии антагонизма.

Однако проблема состоит в том, что: 1) прекариат не является единым; 2) поскольку все его работы временны, а рядовые прекарии абсолютно взаимозаменяемы, то «начальник» получает статус царя и Бога. И поэтому, если он откажется покупать рабочую силу прекария, тот рискует умереть с голоду. В результате коллективных конфликтов на рабочем месте практически и нет. В худшем случае работник мигрирует на другую, такую же плохую, работу.

Но если у прекариев нет конфликтов с вышестоящими, то это не значит, что в их жизни нет конфликтов вообще. Прекариат живет в условиях ультимативной межличностной конкуренции, что влияет на его отношение к себе и окружающим не лучшим образом. И это льет воду на мельницу правого дискурса. Ведь, как говорил капитан Врунгель, даже игрушечные или сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время.
Именно это сейчас происходит с правой идеологией. Поскольку если ранее параноидальные мысли о том, что нацменьшинства или заграничные производители отнимают рабочие места у честных американцев, французов, британцев... (нужное слово подчеркнуть), вызывали саркастическую улыбку и презрение, то теперь это чистая правда.

Рядовой белый житель страны Первого мира понимает, что он чисто технически не может конкурировать с каким-то условным «китайцем», способным работать по 16 часов в сутки за чашку риса, просто по той причине, что «чашка риса» в его стране намного дороже, чем в «Китае». Аналогичная ситуация происходит, когда на сцене появляются мигранты, способные пахать за гроши, живя по 20 человек в одной комнате и питаясь исключительно «Дошираком», тем самым сбивая расценки на рынке труда совсем уж в ноль.

Ситуацию усугубляет то, что со второй половины нулевых, вследствие развития цифровых средств связи, процесс аутсорсинга начал захватывать не только промышленность, но и самые что ни на есть постиндустриальные сферы экономики. Оказалось, что целый ряд офисной работы можно делать по удаленке. И нет никакой разницы, где находится сотрудник: в Америке или Индии. Кроме того факта, что работящего англоязычного «индуса» можно загонять до кровавого пота за гроши, а вот американцу или европейцу придется платить нормальную зарплату, а также обеспечивать каким-то социальным пакетом и даже перспективой карьерного роста. Именно этот процесс стал одной из причин стремительного роста IT-индустрии в нашей стране. Украинскому айтишнику можно кинуть 600 баксов в месяц, и он будет кум королю, сват министру, а его американский коллега (той же квалификации) за тот же период спустит больше денег только на кофе.

Такое положение вещей приводит к тому, что количество бенефициаров постиндустриального общества сужается до совсем уж узенькой группки толстосумов, а вчерашние респектабельные представители среднего класса вынуждены спускаться вниз, пополняя ряды прекариата.

Таким образом, нынешний рост правых настроений в развитых странах — это совсем не бунт отсталых ретроградов против всего светлого и чистого, а великая битва прекариата за возможность вновь стать промышленным пролетариатом. А сделать это можно, лишь закрыв свой внутренний рынок для импорта, тем самым неминуемо обрушив глобальную экономику.

Конечно, вдумчивый читатель заметил, что в статье мы в основном говорили про ситуацию, сложившуюся в США. Это вызвано тем, что США, как государство-гегемон, получив наибольшую финансовую выгоду от существующего положения вещей, наиболее пострадали от деструктивного воздействия рынка на внутреннюю жизнь страны. Потому нынешняя Америка — это страна, с одной стороны, хипстеров, высокотехнологичных стартапов и мультимиллиардеров, а с другой — радикального социального расслоения, наркомании и зашкаливающего уровня преступности.

Что, в конечном итоге, и вылилось в избрание Трампа, пообещавшего дать всем работу, вернув заводы на родину, и реставрировать пошатнувшиеся моральные устои.

Европа идет ровно по тому же пути, но с заметным запозданием. Поскольку не тянет на своей спине огромный военный бюджет и не использует свой торговый дефицит в качестве рычага политического давления. Таким образом, континентальные европейские державы сумели построить государства всеобщего благосостояния, которые смягчили негативное влияние свободного рынка. А эксперименты с введением безусловного социального дохода, которыми сейчас занимаются в Европе, являются, в принципе, попыткой решить проблему прекариата, дав ему достаточное количество «хлеба и зрелищ». Именно вследствие этого Эмануэль Макрон сумел победить Ле Пен и традиционные европейские элиты все еще удерживают ситуацию под контролем.

Но правда состоит в том, что если нынешний структурный кризис будет продолжаться в том же духе, то европейские элиты не смогут бросать низам достаточное количество подачек, чтобы удержать их в стойле. Уход США с позиции неоспоримого мирового лидера вынудит их перенаправить ресурсы на обеспечение безопасности своими силами, что, в свою очередь, потребует демонтажа государства социального благосостояния и перехода Европы в радикально новое качество.

ФРАЗА