Во всём виноват Толстоевский

Кровавая драма, разворачивающаяся на наших глазах — противостояние России и Украины — это не только геополитическое столкновение и не столько проблема личности Путина, сколько свидетельство гораздо более глубоких «проклятых вопросов», терзающих пресловутую «загадочную русскую душу» на протяжении многих столетий. В русской литературе эта драма отражена в полной мере. Вопрос, встающий сегодня перед всяким русским вообще и перед Путиным в частности, дрожит, словно оголённый нерв, во всей русской литературе XIX века: в чём же заключена суть русского величия?

Давайте представим себе, что Толстой и Достоевский воплощают в своей беллетризованной философии два различных, но в равной степени основополагающих подхода к воплощению этого величия. Если допустить, что у Путина оба писателя любимые, то на вооружение он взял не «доктрину Толстого», а именно «доктрину Достоевского».

Достоевский верил: миссия России — создать панславянскую христианскую империю во главе с Россией. Эти мессианские видения родились у Достоевского под влиянием уверенности в том, что русские духовно выше и развитее любого иного народа на свете, и потому России суждено объединить и повести за собой (куда? видимо, в царство божие) всех остальных. Достоевский своих видений не скрывал и не стеснялся, а так и заявил:

Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?.. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите… Для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей (Ф. И. Достоевский, «Пушкинская речь»)

Такой тип духовно-экспансионистского мышления полностью противоположен миропониманию, лежащему в основе философии Толстого, убеждённого в том, что всякий народ обладает собственной, уникальной культурой, — не лучшей или худшей, а просто другой. Толстой, безусловно, патриотичен, что доказывает каждая строчка «Войны и Мiра», но шовинизма в нём нет. Толстому дороги уникальность и достоинства всякой культуры. Одной из ярких особенностей его литературного дара была способность находить и показывать читателям полнокровную правду, воплощаемую в каждом его персонаже, вне зависимости от того, какому народу он принадлежал. В «Севастопольских рассказах» Толстой, вдохновлённый личным опытом пережитого на Крымской войне, где Российская Империя сражалась с объединёнными силами британцев, турок и французов, выносит на суд читателя человеческое измерение всех своих героев — вне зависимости от того, какой мундир они носят.

Увы, мирововоззренческий и духовный катаклизм, сопровождавший распад Советского Союза, повлёк за собой тягу русских не к вселенскому всеприятию Толстого, а к мессианству Достоевского. Израненная русская душа гораздо уютнее чувствовала себя среди тоски по утраченному величию и тешила себя надеждой на его внезапное и сказочное возрождение куда охотнее, нежели стремилась к требующим кропотливого душевного труда идеям Толстого. После всех чудовищных трагедий ХХ века, пережитых русскими, и особенно после двух последних десятилетий, оставшихся в памяти как «унизительные», народ лихорадочно жаждет немедленных и неопровержимых доказательств того, что он всё ещё жив — и, разумеется, по-прежнему недосягаемо возвышается над всеми прочими народами мира.

Путин безошибочно играет на этих мечтах и страхах. Он почти никогда не упоминает Толстого в своих речах, зато постоянно обращается к русским философам ХХ века, чьи творения до краёв наполнены мессианскими чаяниями. Все эти философы, в свою очередь, вдохновлялись Достоевским, его изводом «империалистического национализма». Путин, открыто объявляющий распад СССР «величайшей геополитической катастрофой столетия», также подчёркивает, что эта катастрофа — не просто катастрофа, а ещё и «глубочайшая трагедия для всего русского народа». Вслушайтесь в речи Путина, в его бесконечные заклинания о братстве по оружию, совместно пролитой крови, необходимости восстановления исторической России et cetera — вы услышите именно голос Достоевского!

Сказанное совершенно не означает, что сам Достоевский, восстань он из гроба, тотчас опознал бы в Путине, особенно в Путине не говорящем, а действующем, единомышленника. Как это часто случается с неоднозначными и многогранными явлениями культуры и «коллективного бессознательного», Путин, подобно некоторым другим историческим деятелям, чьих имён я называть не стану, взял на вооружение лишь те аспекты послания Достоевского человечеству, которые счёл отвечающими своим целям. Достоевский, создавший один из наиболее впечатляющих и ужасных портретов властолюбивой политической бесовщины в своём одноимённом романе, безоговорочно верил в силу христианской любви и человечности. Он верил в правду, а не в силу. Всей мощью своего выдающегося литературного таланта Достоевский отвергал механизмы государственного насилия и политических манипуляций, и, как никто иной, понимал, что могущество религии может употребляться не только во благо, но и во зло.

Беда в том, что взгляды Достоевского, при всей своей глубине и естественном гуманизме, тем не менее, наивны и утопичны. Он всем сердцем верил, что «христианнейшая империя» может возникнуть трудами богобоязненного вождя, воплощающего собой истинно русские ценности доброты, самоуничижения и сострадания. В том, что Достоевский не в силах был понять: построение успешного общества невозможно исключительно на основе христианского самоотречения в любви к богу и человечеству в целом — заключена поистине мистическая трагедия русской души. Но именно Достоевский воздвиг тот философский и культурный фундамент, на котором цинично усмехающийся Путин строит свой «новый русский рейх».