Умберто Эко
Одним из первых черты неосредневековья в мире постмодерна разглядел в начале 1990-х признанный специалист в исследовании классического Средневековья, итальянский ученый-медиевист, философ, писатель Умберто Эко.
Прежде всего, Эко отмечает схожесть той социально-культурной ситуации, которая сложилась в конце Римской истории и присуща также нашему времени: разваливается «огромная мировая империя, мощная интернациональная государственная власть, которая в своё время объединила часть мира с точки зрения языка, обычаев, идеологии, религии и технологии»; империя рушится из-за внутренних причин (чрезмерное усложнение собственной структуры), а также под натиском наседающих «варваров», которые «необязательно необразованны, но которые несут новые обычаи и новое видение мира», точечными ударами ослабляя политического гиганта на периферии и внедряясь в его социальную и культурную материю, подтачивая изнутри.»Сегодня мы живем в эпоху кризиса Великой Американской империи».
Эко фиксирует и другие «неосредневековые» черты в политической жизни:
— децентрализация и общий кризис центральной власти, превратившейся в фикцию, систему абстрактных принципов;
— клановые отношения, становящиеся преобладающим типом социальных взаимодействий на некогда ментально однородном пространстве модернистского Города;
— «вьетнамизация территории», под которой понимается прогрессирующее образование частных военных образований, призванных защищать частные интересы «сильных мира сего» (назовем их «новыми феодалами») в условиях, когда государственная власть слабеет.
Опираясь на наёмников, неофеодалы в лице ключевых акционеров транснациональных корпораций и межгосударственных инвестиционных фондов начинают борьбу за передел мира. Причем, как замечает Эко, распознавая характерные черты так называемых «гибридных войн» в нарушении обычаев, установленных либеральными государствами, «войну, больше не объявляют, поэтому никогда не известно, находимся ли мы в состоянии войны» или ещё (уже) нет. В результате практически нескрываемой деятельности и влияния «новых феодалов» с их частными военными корпорациями под подозрением в отсутствии легитимности оказываются не только конкретные государственные структуры, но и власть, и существующие законы как таковые. Так ментальное пространство социума расчищается для принятия новой власти и новых законов.
Говоря о культуре, Эко отмечает такие признаки неосредневекового взгляда на мир:
— акцентированно апокалипсическое мировоззрение, порождённое неуверенностью перед завтрашним днем, изобилующее предрассудками, которые играют роль символических опор в рушащемся социальном пространстве;
— гипертрофированная цитатность и ссылка на авторитет: «гуляющие» по блогосфере афоризмы, якобы принадлежащие известным историческим личностям, являются, по сути, той же тактикой идеологов классического средневековья, апеллировавших к авторитету предыдущих мыслителей;
— в результате, вся совокупность культурных высказываний выглядит огромным монологом без различий, с одними и теми же цитатами, стереотипными формулировками, схожей лексикой.
Для современности характерна средневековая ориентация на зрелищность, с тем лишь различием, что сегодня место «каменной книги» — средневекового собора с его фресками и витражами — занял Голливуд. В обеих ситуациях, классического Средневековья и постмодернистского неосредневековья, происходит иерархизация знания (и тем самым стратификация общества на основе доступа к знанию). С одной стороны, оказывается культурная элита (в пространстве которой находится место и диспутам, и полилогу), её знания объявляются сакральными, так как доступ к этим знаниям обеспечивает статусную квалификацию «знающих». С другой стороны — шаблонно мыслящие массы, готовые и привыкшие употреблять дайджесты знаний.
Большинство пользователей интернета — именно пользователи, а не обработчики информации. Эко маркирует такую культуру как bricolage, предполагающий «неразличение эстетического и механического предметов».
Ключевым словом в культуре становится «интерпретация» как трактовка трактовок. Прошлое также интерпретируется и фрагментируется; фактически, неосредневековое, как и классическое средневековое, мировоззрение не предполагает действительное изучение и проникновение в прошлое. История объявляется подчёркнуто необъективной и представляется не научными трудами, а «в песнях вагантов», создающих мифические образы исторических героев и событий. Такая история выглядит как ретроспекция — и оправдание — современности.
Ульрих Бек
Немецкий социолог Ульрих Бек рассматривает неосредневековье в контексте вызовов глобализации. С целью создания и дальнейшего расширения глобального «свободного рынка» транснациональные экономические сети разрушают «старые» национальные государства, расчищая тем самым мировое социальное пространство для неограниченного потребления-производства услуг и товаров, то есть, для собственного поддержания и воспроизводства. Для этого же создаются альтернативные локальные социальные структуры в виде новых государств или их объединений; впоследствии эти структуры также будут разрушены, а на их базе созданы новые — и так до бесконечности, ведь неустойчивыми, вечно «молодыми», объединениями всегда легче управлять.
Фактически разыгрывается «битва нового типа: акторы национально-государственные versus транснациональные»; причем правила игры теперь задают как раз надгосударственные структуры, разрушающие и сталкивающие ради реализации своих интересов национальные государства друг с другом. Так проявляется «новый феодализм», где в качестве «сеньоров» выступают инвестиционные фонды и транснациональные корпорации, а их вассалы — целые государства, воюющие уже не ради собственных выгод или гегемонии, а во имя «единого товарного мира».
Таким образом, характерная для классического Средневековья диверсифицированная социальная структура в эпоху постмодерна лишь расширяется количественно, охватывая всё человечество, глобализируется, оставаясь по сути тем же жестко структурированным, иерархическим, немобильным обществом, ориентиры которого задаются исключительно «сверху».
Пытаясь найти выход из складывающейся ситуации, немецкий социолог обозначает возможную позитивную перспективу в виде создания транснациональных государств, проводящих «многоуровневую политику в рамках наднациональных систем» с учётом интересов всех входящих в эти системы компонентов. В качестве такого трансгосударственного образования, способного противостоять транснациональным корпорациям, Беку видится ЕС.
Воссоздана и характерная для Средневековья жёстко стратифицированная социально-экономическая структура, где в качестве «сословий» выступают уже не слои в рамках отдельного национального общества-государства, а целые государства: лидирующие страны «золотого миллиарда», развивающийся «реваншистский» Восток, включая Россию, и находящийся в фарватере вестернизированной мировой экономики Юг.
Зигмант Бауман
Польско-британский обществовед Зигмант Бауман также отмечает глобальное противостояние между трансгосударственными экономическими структурами, и сформировавшимися окончательно в эпоху модернити политическими объединениями. Де-юре государства при этом не уничтожаются; де-факто же они просто аннигилируют как суверенные политические образования, так как «международный капитал заинтересован в слабых государствах», низведённых при этом до положения «местных полицейских участков, обеспечивающих тот минимальный порядок, который необходим бизнесу», но не порождающих опасений, что могут стать эффективным препятствием на пути свободы глобальных компаний.
При этом национальные государства оказываются в двоякой ситуации: маркируемые всего лишь как отдельные локальные рынки в глобальном рыночном пространстве, не обладающие реальной возможностью осуществлять свою власть на своей территории, выступать гарантом защиты интересов своих граждан, тем не менее этими гражданами продолжают считаться социально ответственными за всё — безопасность, благосостояние.
Определяя признаки неосредневековья в структуре современной социальной жизни, Бауман на этом не останавливается. Социальная стратификация и диверсификация, усиление и регламентация социального неравенства, по его мнению, вызваны фундаментальными изменениями менталитета. Бауман фиксирует, что ключевой характеристикой нашей эпохи стала тотальная неуверенность общества и индивида в себе, в окружающем мире, в будущем. В мире «радикального плюрализма» человек вынужден нести бремя индивидуальности, даже когда не имеет на это ни ресурсов, ни сил. В результате люди объявляются индивидами de jure, не являясь ими de facto.
В XX веке человек экзистенциально противостоял обществу во имя сохранения личностного начала, и в таком контексте личностное препарировалось социальным. В постмодернистском мире человек сводит социальное к индивидуальному, концентрирует внимание на собственном развитии, сознательно уводя его в сторону от сферы общественного. Так люди стремятся упростить своё положение в чрезмерно сложном мире. Чтобы справиться с собственным одиночеством и неуверенностью, современный человек переносит свои смутные символические страхи на окружающий мир.
«Местечковой» психологией легко манипулировать, создавая «индивидуальные крючки», на которые «перепуганные люди могли бы коллективно повесить свои индивидуальные страхи». Именно поэтому, считает Бауман, наше время так «щедро на козлов отпущения — будь то политики, преступники либо затесавшиеся среди нас иностранцы».
Грядёт «эпоха перемен» — время культурной революции, призванной окончательно изжить принципы модерна (вестернизацию, прагматизм, либерализм, свободный рынок, динамичность, прогрессивность, рационализм, акцент на личностное развитие) и на его обломках создать «новый старый мир»: многополюсный, идеатический, авторитарный, с «цеховой» структурой ограниченного рынка, подчёркнуто регрессивный и мифологемный, с акцентом на социальную идентичность, а не личность».
