Расследование не для печати. Младший брат

Младший брат

Если подсчитать все встречи, состоявшиеся между Опришко и Осыкой после окончания института, их набралось бы не более десятка. И примерно столько же кратких ничего не говорящих посторон­нему звонков. В 1990 году Опришко безнадежно загнивал на институтской кафедре, рассылая десятки писем по зарубежным институтам и благотворительным фондам в надежде быть приглашенным на между­народный семинар, а там, глядишь, — предложат остаться. Однажды на кафедре появились какие-то странные люди. Эти двое, не представившись, пригласили его в коридор, сославшись на конфиденциальность разговора. Передали привет от Осыки, чему Александр Павлович обрадовался — они не встречались после окончания института. Опришко следил за стремительной карьерой институтского­ товарища. Но звонить с просьбой куда-то пристроить не осмеливался: по натуре Александр Павлович был робок и неинициативен. С наступлением новых времен он растерялся окончательно. Его профсоюзные коллеги резко возвысились, а Опришко так и остался невостребованным. Александр Павлович удивился: почему Осыка просто не позвонил ему в институт или домой. Для чего эта загадочность, прям шпион­ские страсти...

Посланники комсомольца не стали вдаваться в объяснения. Они просили не сообщать кому-либо об их визите. А еще поинтересовались: найдется ли у александра Павловича сегодня вечером пару свободных часов? Дело в том, что Семен Прокопьевич пожелал лично встретиться с господином Опришко. По тону, каким это было заявлено, следовало догадаться, что такое предложение есть высокая честь, особая привилегия. Естественно, у Опришко нашлась пара свободных часов.

Он едва дождался окончания работы. Двое мрачных типов ждали его в роскошном авто на выходе. Ехали в полном молчании по какому-то странному маршруту: долго кружили по центру, по нескольку раз пересекая те же самые перекрестки, затем вырвались на окружную дорогу и помчались с умопомрачительной скоростью, совершая рискованные маневры. Когда Опришко уже изрядно взмок, мучимый мыслями о худшем, они подъехали к маленькому почти безлюдному загородному ресторанчику. Там Александра Павловича проводили в отдельный кабинет, где за роскошным столом его встречал Осыка. Институтский товарищ был само радушие. Повспоминав минут десять­ студенческие годы и обсудив нынешний статус выпускников курса, наконец подошли к главному. К этому моменту Опришко был уже уверен, что причиной встречи стала не простая ностальгия комсомольца по студенческим временам. В его повадках сквозила усилившаяся с годами деловитость и... наличие денег. Он ел неспешно и со знанием дела, медленно пил теплый коньяк с неизвестным Опришко вкусом. Весь вид Осыки свидетельствовал: за столом — хозяин положения.

Осыка коротко обрисовал свой нынешний статус. о том, чем занят и как живет теперь его студенческий товарищ, расспрашивать не стал. просто сказал: “Как ты поживаешь, я знаю — навел справки. Саша, ты достоин большего. Предлагаю работать вместе”.

Кажется, согласия Опришко он даже не слушал, просто вел дальше.

— Грядут веселые времена. То, что ты видишь сейчас, — цветочки. Будет новый порядок. Но каким он будет — не знает никто... кроме нескольких людей в этой стране. Судьба Украины уже известна — ей гарантировано счастливое будущее, при условии, что ею будут править люди, с которыми я связываю свою карьеру и в общем-то свою жизнь. Шатания и неопределенность на пути становления Украины лишь затянут и сделают мучительным наш путь в цивилизованное­ сообщество. Наступает время активных действий. Лидеры известны, идет формирование среднего звена, упорядочение структуры. Первый этап — создание мощного экономического базиса. Без него не возможно выиграть.

Александру Павловичу предлагалась в этой структуре не послед­няя роль. Какая конкретно — будет зависеть от него. Но в принципе, такие люди нужны, и он останется в системе. Для начала его двинут в общественную деятельность. А дальше будет видно. Отныне Опришко должен был жить сразу двумя жизнями: общественного и политического деятеля, а также руководителя бизнес-структуры — ответственного звена в экономическом базисе клана. Контакты с Осыкой — минимальные. Только в случае крайней необходимости, когда существует реальная опасность общему делу. Для решения текущих вопросов существуют исполнители низшего звена. Задача Опришко — общее руководство и строжайший контроль на порученном участке.

После этого монолога они еще какое-то время поговорили ни о чем, а затем Осыка, сославшись на неотложную встречу, тепло попрощался. Александр Павлович остался за роскошным столом в одиночестве. Под хмелем от нескольких стопок коньяка и только что услышанного он продолжал поедать блюда, не чувствуя их вкуса. Потом он долго стоял на автобусной остановке. Но все мысли почему-то сводились не к его участию в державном строительстве, а к тому, как в этой связи возрастет его материальный статус. В общем, Опришко почувствовал запах больших денег.

Через неделю он уволился из института. Вскоре стал директором общественного института поддержки демократии, офис которого обосновался в центре города. У него появилась машина с водителем. Правда, иногда Александру Павловичу казалось, что его водитель выполняет еще и функцию соглядатая. Но какое это имело значение. Это была совершенно незначительная плата за все то нежданно-радостное, что свалилось на него после встречи с Осыкой. В течение нескольких месяцев Опришко съездил на несколько международных семинаров, научился складно говорить на темы, с которыми он познакомился накануне выступления, писал какие-то статьи, замелькал на престижных сборищах. Его, наконец, стали узнавать и даже цитировать!

Впрочем, он отдавал отчет в том, что все это — аванс. Настоящая работа маячила где-то впереди. И еще: Опришко начинал все больше дорожить тем, что на него нежданно свалилось: деньги, имя, известность, полноценная бурная жизнь. Он все время задавал себе вопрос: за что ему все это, почему Осыка поставил на него? И пришел к единственному выводу: в нем увидели исполнителя, верного слугу. Позднее Опришко не единожды убеждался в верности такой кадровой политики. Он подбирал людей по тому же принципу — личной преданности и исполнительности.

Он спрашивал себя: кто есть Александр Опришко в той системе, структуру и суть которой он представлял очень туманно? И честно отвечал себе: никто. Но его успокаивала мысль, что даже всесильный Осыка такой же никто. А кто же истинный хозяин? Его нет. Нет личностей. Есть клан, который живет сам по себе: вырабатывает идеи, принимает и отторгает конкретных персон, обеспечивающих его жизнедеятельность и кормящихся от многочисленных сосков — больших и маленьких, торчащих в системе повсюду, порой в самых неожиданных местах. И еще он заметил: тот, кто пробует не подчиняться правилам системно-кланового существования, неминуемо погибает — в разных смыслах. Поэтому даже когда у Опришко возникала возможность урвать от системы больше положенного, он этого не делал. Александр Павлович собственноручно в зародыше убивал сами мысли о неповиновении и самостоятельности. Он был диалектиком и верил в бесспорную причинно-следственную связь. Так или иначе — возмездие за грех непослушания неминуемо.

 

Сегодня утром на мобильный позвонил Семен Осыка. Не успев произнести ни слова, Опришко услышал торопливое: “Здравствуй, родственник. — И дальше той же скороговоркой — Это братец. Есть разговор. Водителя отпусти. Я пришлю машину к пяти часам. До встречи”.

Опришко так и остался с открытым ртом, словно собираясь проглотить свой “Нокиа”. Его встречи с Осыкой всякий раз случались непредсказуемо, и за ними обязательно следовали кардинальные пе­ремены в жизни Александра Павловича — его второй, неафишируемой жизни. Конечно, ему довольно часто приходилось сталкиваться с Осыкой на различных общественных действах — съездах, приемах и празднованиях. Но даже столкнувшись лоб в лоб, они ограничивались дежурными раскланиваниями. Но как-то, это было три года назад, Осыка назначил деловую встречу на фуршете. Именитый общественный фонд праздновал годовщину. У Опришко были планы на вечер — он давно собирался встретиться со своей Аннушкой. Александр Павлович успел известить ее о своем визите и уже предвкушал маленькие интимные радости свидания. Опришко получил приглашение на фуршет по почте — среди прочих деловых писем. Он твердо решил туда не ехать — его ждала Аня. Но когда Опришко отправился на авто­мобиле отобедать в уютный ресторанчик на Горького, его водитель вдруг напомнил о фуршете по случаю годовщины фонда. И как-то директивно сказал: надо бы съездить. По интонации было ясно: не ехать нельзя. Вообще-то, Александр Павлович уже давно отбросил сом­нения по поводу своего водителя. Это был чистой воды соглядатай. Причем он этого и не скрывал. Порой он безапелляционно интере­совался нюансами бизнеса, которые были известны очень немногим. Он мог без стеснения заглянуть в папку с документами на столе шефа и вообще — был отменным подлецом. Водитель чрезвычайно раздражал александра Павловича, но о том, чтобы его заменить, не было и речи.

Когда закончилась официальная часть фуршета, Опришко целенаправленно отдрейфовал к столику, за которым стоял Осыка. В том, что он окажется на фуршете, у Александра Павловича не было сомнений. Вокруг крутилось множество людей, с которыми приходилось здороваться, о чем-то говорить, давать комментарии и интервью. Наконец, народ выпил, занялся столом, затем все потянулись к сигаретам. Зал наполнился табачным дымом, гулом голосов, музыкой. Осыка и Опришко как-то естественно оказались вдвоем с бокалами у бокового столика в углу зала. Суть их разговора не смог бы разобрать человек с самым утонченным слухом. Осыка говорил отрывисто, самую суть: “Все операции по трастам следует немедленно свернуть. Предельный срок — неделя. Завтра тебе передадут счета и бланки договоров на перевод денег. Наличные — как обычно. Все подчистить и составить полный отчет. Как только деньги будут переведены, персонал — на все четыре стороны. Им нужно дать расчет, с директорами расплатишься как договаривались. Никому никаких объяснений. “Афродиту” распускать не следует. После того, как ее счет очистите, дай нам знать. Персонал “Афродиты” пусть продолжает ходить на службу. Ими будет заниматься милиция, но ты не волнуйся. Так надо”.

Для Опришко начались тяжелые дни. Он оперировал грандиозными суммами, перебрасывая их со счета на счет, встречался с разными людьми в противоположных точках города, давал четкие распоряжения и делал в блокноте только ему понятные записи. Спал по два-три часа в сутки. Остальное время разъезжал по городу и подводил баланс по черной кассе. Он четко исполнял приказ Осыки. Какого-либо объяснения такой горячке он не находил. Ведь все шло спокойно. Каждый день контролируемые им трасты приносили до миллиона долларов. И вдруг...

Через несколько дней после того, как Опришко свернул свою сеть доверительных обществ, в парламенте как-то вдруг подняли вопрос о нарушениях в системе трастов. Была создана временная следственная комиссия. В МВД полетела команда проконтролировать ситуацию. Персонал трастов брали под арест, движение по счетам приостанавливали. Вкладчики бросились на штурм МВД, городской милиции, прокуратуры. Так в Украине разразился трастовый скандал, пол­ностью повторивший российский.

Александр Павлович лишь задумчиво качал головой: не оставалось сомнений в том, что он работал на грандиозную, всесильную структуру. И если бы он допустил ошибку в предшествующие дни, наверняка это была бы роковая ошибка. После завершения истории с трастами у Опришко появился счет в Сити-банке. Осыка лично сообщил его номер и сумму, которая туда поступила. Это были большие деньги — настоящие деньги. Целых полгода Опришко оставался просто директором Института укрепления демократии. Он успел отдохнуть с Анной в Новой Зеландии и купить домик в Испании.

Затем его снова вызвал Осыка. Это было почти два года назад. Осыка сообщил, что надо съездить в Польшу, и дал инструкции по дальнейшей работе. В Польше Александра Павловича встретили, ознакомили с документами. На следующий день он стал владельцем двух фирм. Тогда же у него состоялся ряд встреч. Из Польши он отправился в Германию. В принципе, то, чем ему следовало заниматься, являлось чисто экономическим криминалом. В особо крупных размерах. Но Александр Павлович был спокоен — почти спокоен, когда имеешь дело с такими суммами. Он чувствовал за своей спиной очень мощные силы. После эффектного завершения операции с трастами, лишь подтвердившей могущество системы, Опришко был рад новому делу. Он знал, что при успешном исполнении своих функциональных обязанностей его ждет достойное вознаграждение. Что же до душевных мук и этических терзаний — их просто не было. Он отдавал отчет в том, что, во-первых, выйти из системы он уже не сможет — поздно: на нем слишком много информации. А если даже ему бы удалось выйти из дела, о нем бы все забыли раз и навсегда. На место Александра Павловича придет другой безымянный исполнитель — в жизнедеятельности системы не изменится ровным счетом ничего. Человек — песчинка, звездная пыль.

Кроме того, Опришко грело осознание того, что он нужен. Его способности чего-то стоят. Его умение управлять и повиноваться должным образом оценено. Нет, оценено даже не Осыкой, а чем-то абстрактным и вездесущим. В истории с трастами ему отводилась пас­сивная, обезличенная роль. Ему всего лишь доверили контроль за деятельностью сети, созданной не им. Алгоритм действий по их управлению также спускался сверху. Деньги он переводил по указанным реквизитам неведомых ему фирм. Наличные забирали безымянные люди. Все это было унизительно и не достойно его способностей. Он не знал, куда следуют средства дальше.

Этот этап его жизни уже завершился, провидение толкало его куда-то дальше, вверх. Опришко поднялся на одну ступеньку. В своей нынешней ипостаси он уже имел больше информации о движении средств в системе и даже мог делать некоторые предположения об их происхождении, предугадать конечную точку в их движении.

Александру Павловичу теперь приходилось больше работать, под разными предлогами часто выезжать за границу, у него почти не оставалось свободного времени. Правда, порой он задавал себе вопрос: а зачем все это, если он не находит достаточно времени даже на свидания с Анечкой? Но работа, осознание своей значимости увлекали, а вкус денег возбуждал аппетит.

* * *

выйдя в пять часов из офиса, Александр Павлович с удивлением обнаружил отсутствие машины от Осыки. В следующее мгновенье он был весьма удивлен тем, что к нему подошел водитель из стоящих на обочине стареньких “Жигулей” и пригласил в салон. Водитель оказался ассом. Впрочем, Опришко успел привыкнуть к водительским маневрам, когда его везли на встречу с Осыкой. Они долго петляли по городу, с особым цинизмом нарушая правила. Потом они въехали в лабиринт проходных дворов, о существовании которых Александр Павлович — коренной киевлянин — даже не догадывался. В одном из дворов водитель резко затормозил и пригласил пассажира в подъезд. Там он провел Опришко в соседний двор и передал с рук на руки другому водителю. На этот раз Александр Павлович уселся в спортивный “БМВ”, на котором они очень скоро въехали на территорию базы отдыха под Киевом.

Осыка не скрывал беспокойства. Что-то было не так, как это бывало обычно при встречах с Осыкой. Когда Опришко ввели в отдельный кабинет в ресторане, “старший брат”, сухо поприветствовав “родственника”, указал на место за столом.

— Что-то случилось, Семен? — нарушил томительную тишину Опришко.

— Проблемы, Саша, проблемы, — задумчиво проговорил Осыка. И тут же резко, без перехода. — Ты с кем о наших делах говорил?

— Да боже избавь! Вот те крест. — Александр Павлович даже собрался истово перекреститься, но осекся, вспомнив о комсомольском прошлом патрона.

— Да брось ты ваньку валять! С кем-то из наших по телефону прямым текстом говорил хоть раз?

— Не было такого, голову на отсечение даю, — не понимая при­чины невиданной озабоченности комсомольца, Опришко разволно­вался еще больше и в ожидании худшего покрылся испариной, даже не догадываясь, в чем провинился. У него физически затряслись поджилки.

— С женой-то делишься, наверное? — с надеждой в голосе спросил Осыка.

— С этой грымзой? Да если я ей десять слов в день произнесу... Ни-ни — даже и думать не смел. Она ни о чем не догадывается. У нас строжайший режим экономии. Если в командировку еду или отдыхать — денег ей даю копейка в копейку, только на самое необходимое. А что случилось-то, Семен... Прокопьевич?

— Без жены отдыхаешь? А с кем?!

— Дык...

— Любовница постоянная или лазишь под юбку к кому попало?

— Да что вы, разве я такое допустить могу?

— Не юли! Где подруга живет, как зовут, телефон?

— К чему все это? Она надежная — не один год знакомы. У нас отношения...

— Ага, отношения. — Осыка как-то сразу успокоился. — Вот это и плохо. Этими отношениями столько умных парней себя сгубили. Парни поумнее тебя, Саша, между прочим, были.

Опришко продиктовал данные Анны, отрешенно уставившись в одну точку.

— Она знает?

— Знает…

— Кто-то еще?

— Нет.

— Ей о нашем разговоре — ни слова. Кому-то о ваших отношениях известно? Ты с ней где-нибудь появлялся?

— Нет.

— Ладно, теперь слушай: “Хельмом” интересовался УБОП. Через Интерпол послали запрос. Получили данные по обеим польским фирмам. То, кому они принадлежат, теперь тоже известно. Также — о движении по счетам. Причем, в обе стороны — и в Украину, и в Германию.

Опришко обмяк: “Ничего нельзя сделать?”

— Чемоданы паковать еще рано. Все, что я мог, уже сделал. Не исключено, что запрос случайный. Было какое-то бредовое оперативное дело, мол через “Хельм” поставили партию некондиционных медикаментов. Ну и еще вагон всякой чуши, к нам отношения не имеющей. Одно не ясно: кто и зачем такую поганку подстроил?

— А что в этом деле про меня сказано?

— В запросе интересовались владельцем фирмы. С начальником УБОП мы вопрос решили: оперка, который этим занимался, поставили на место, дело возбуждать не станут. Меня другое волнует: может, кто-то вовсе не на тебя копает, а на меня? И оперативное дело необходимо было, чтобы получить информацию по твоим фирмам, а потом — дальше? Ведь в ответе Интерпола и Мюнхен упоминался...

Тут вот еще какое совпадение: я поинтересовался опером, который посылал запрос. Оказывается, мы с ним уже встречались. Не лично: он вел разработку нашего Фонда. Тогда дело погасили, мента этого понизили. В общем, ты не дрейфь, я ситуацию в УБОПе держу на контроле. Тут главное, чтобы опасность из какого другого места морду не показала. Едва почувствуешь, что вокруг тебя непонятки происходит, мгновенно выходи на меня. Не напрямую, конечно. И главное, не волнуйся.

— Хорошенькое дело, — изобразил обиду Опришко. — Человеку менты лапти плетут, а ему прописано не волноваться, пить соки и вести здоровый образ жизни. Я, Семен, давно собираюсь спросить, да все не досуг, может, потому, что мы не слишком часто встречаемся. Я ведь живой человек, меня волнует, кто я, чем занят, что меня ждет, чего опасаться? А то получается: есть такой общественный деятель Опришко. Спит, ест, руководит своим институтом, тайно занимается большим бизнесом. Но: фирма ему фактически не принадлежит, контракты ему готовят другие люди, схемы расчетов определены заранее. В один прекрасный момент его куда-то вызовут и сообщат, что завтра фирма должна исчезнуть, а он, Опришко — переквалифицироваться из директора общественного института в управдомы или конферансье. Примерно так произошло в истории с трастами. Получается, что Александр Опришко какая-то виртуальная фигура.

Я тебе, Сеня, конечно, признателен за то, что меня с кафедры вытащил, в дело пристроил. Но, пойми, мне тяжело, я сон потерял, живу как иностранный шпион: должен скрывать, что у меня есть деньги, не могу купить себе часы, которые хочу, жить где хочу, говорить что хочу...

— Стоп. Ты же умный человек. Что за достоевщина, право слово. Знания преумножают страдания. Информация — это всегда опасно. Ею следует пользоваться лишь в случае принятия кардинальных решений. В остальном достаточно эмоций. Назови мне хоть одно известное тебе решение, которое принималось осознанно, на основе полной и достоверной информации? Что: постановления Кабинета Министров? Зачастую правительство не контролирует ситуацию — информации не достаточно. А все потому, что более половины экономики работает в тени. Лишь незначительная часть теневых денег принадлежит правительству. Точнее, некоторым чиновникам в правительстве. А реальной информацией владеет несколько кланов. Вот они-то и договариваются друг с другом, а порой и с правительством. Это они принимают осознанные решения, используя максимально полную информацию.

Может, по-твоему, демократия построена на осознанных решениях? Ха! Демократия — это манипуляция эмоциями. Это нереализованное право рядовых граждан на принятие осознанного решения. Мало того, что подавляющее большинство в принципе лишено способности мыслить и совершать осознанные действия. Им даже не оставляют шанса попробовать это сделать. Все средства массовой информации базируют свои выводы на нескольких скудных источниках, которые, как правило, находятся под контролем. На основе этой лживой, неполной, однобокой информации готовятся анализы, которые и заполняют информационное пространство. О какой объективности речь? И это правильно: массе не нужна информация. Весь этот социум не хочет и не должен принимать решений.

Мы все — составляющие системы, внешней среды. Она сама руководит нашими действиями. Вот тебя мучат вопросы: почему вчера трасты, сегодня посредническая фирма в Польше, а завтра — может быть управдом? А ты понаблюдай, проанализируй. Я тебе как-то уже объяснял, да ты не внял. Поначалу мы находились на одном этапе нашего движения, теперь — на другом. Ситуация определяет способ действий. Возьмем те же трасты. Идея эта была у нас давно, но условия должны были созреть для ее осуществления. Понимаешь, тогда было значительно проще ввести акциз на импорт спиртного, потом насоздавать своих фирм и фондов со льготами по налогообложению, после чего мирно заниматься беспошлинным ввозом пойла и табака. Трасты на тот момент были более рискованным бизнесом, финансовая система не подготовлена, психология у народа еще не созрела, чтобы нес­ти деньги коммерсантам. Тогда еще сохранялась вера в государство. Но когда случилась гиперинфляция, большей частью из-за едва проклюнувшихся коммерческих банков, сбережения народа сгорели и тогда-то была кардинально подор­вана вера в государство. мы к тому времени обкатали схему с доверительными обществами. Помнишь первое наше доверительное общество “Меркурий”? Да-да: наше. А ты думал, что два теневика и один официант смогли безнаказанно создавать рынки в центре города, легализовать одну из крупнейших криминальных группировок, собрать у народа деньги в обмен на какие-то бумажки? Заметь — все это они делали первыми и работали практически одни на рынке. Мы создали на их базе целую империю: фирмы по поставке товаров, структуры розничной реализации, отработали схемы по выкачиванию налички из населения, апробировали идеи создания имиджа лидера, проверили, как можно эффективно влиять на прессу, и еще многое другое.

По началу мы нуждались в услугах криминалитета. Эти навозные жуки готовы на самую грязную работу. А тогда это был простейший путь получения быстрых денег. И еще: они отвлекали на себя общее внимание. Народ возмущался бандитами и вымогателями, а в это время настоящие дела проходили незамеченными. Мы поддержали криминалитет в то время. Развязали язык милиции, стали усиленно развивать службу по борьбе с организованной преступностью. Пресса зашумела о нашествии вымогателей и киллеров. Народ поверил. И стал уважать криминалитет. Так мы помогли организованной преступности подняться на ноги. А потом развязали руки местным органам власти — разрешили самостоятельно решать вопрос об открытии рынков в своих районах. Рынки — это шальные деньги. Но главное — там наличка идет мимо кассового аппарата. Идеальный путь для обна­лички. Эту схему мы тоже отработали через “Меркурий”. На эти же деньги финансировали избирательную кампанию будущих депутатов. В то время это стоило копейки. Мы купили по дешевке много именитых фигур­, а иных собственными силами воспитали, вывели в люди, сделали из них влиятельных политиков. Сегодня все они разрознены, раскиданы по фракциям парламента, засели в разных державных кабинетах. Но все работают слажено.

Повторяю, на “Меркурии” мы отработали всю цепочку. В завершающей стадии сделали из бывшего официанта без пяти минут депутата. Хотя он нам уже не был нужен. На тот момент мы начали легализовываться, отдаляться от криминала. Поэтому, когда официант вышел во второй тур, обставив многих именитых фигур, мы его просто уничтожили. Дали в прессу весь расклад по “Меркурию”. Нет, не прямо, все обставили красиво, сработали через все тот же УБОП. Потом через редактора придержали статью на недельку. Она вышла накануне дня голосования. Потом приступили к ликвидации “Меркурия”. Сначала “подсказали” официанту, что тому пора собираться на землю обетованную, пока за ним не пришли, затем потихоньку свернули деятельность потребительского общества.

А когда настало время для трастов, мы подготовили тебя: “легендировали”, проверили, а затем поставили на один из участков трастового механизма. Когда мы выгребли основную массу оставшихся сбережений народа, запустили механизм сворачивания сети — ты в этом принимал непосредственное участие. А потом подтолкнули органы к “решительным действиям” по наведению порядка в сфере доверительных и страховых обществ.

Сейчас новый этап. Мы сменили тактику. Но суть та же: в стране сформировалось несколько мощных кланов. Каждый рвется к власти. Это усложняет нашу задачу. Мы не предвидели, что они смогут так окрепнуть. Противостояние достигло критической точки. В действительности все решают деньги, а не политические платформы, успехи в бизнесе и контакт с электоратом. Победит тот, кто будет располагать большими финансовыми ресурсами. Поэтому мы вынуждены искать все новые способы зарабатывания денег. Да, в результате страдает народ. Но ты должен понимать, что это не наша вина — мы просто заложники условий. Если мы сейчас не возьмем у народа деньги, чтобы привести страну к процветанию, их все равно заберут — другие. Но при таком раскладе мы никогда не придем к власти. Это будет самой ужасной потерей для народа. Только мы сможем сделать Украину счастливой. Да если бы я о бизнесе думал — разве пошел бы в политику, разве отдавал бы партии все силы! Это с моими-то связями по комсомолу... Все наши ребята давно уже в банках сидят, металлом торгуют. У меня одна боль, одно желание — чтобы мой народ, чтобы Украина наша были богаты и счастливы.

В общем, Саша, устал я от разговоров. Дело делать надо. А то, что ты не можешь открыто тратить собственные деньги, что живешь двойной жизнью — это временное: вот возьмем власть, тогда заживем по-другому. Терпи, Саша, настанет твое время. Да посмотри, как народ живет: им ведь и того хуже. Или вспомни, как совсем недавно на кафедре бедовал: не хочешь ведь туда возвращаться? В общем, работать надо — во благо Украины.

Осыка как-то резко свернул свой спич. Казалось, он сам растрогался от сказанного. комсомолец покидал место встречи первым. Потянув за ручку двери, словно вспомнил что-то, обернулся и бросил:

— А к девке своей больше не появляйся. Не ходи, не звони. Забудь. Это без обсуждения.

—... Понял.

Опришко все понял, и ему почему-то стало жалко не Аню-Анечку, а себя.