Каждый из нас стремится к счастью, сознавая это стремление. Но сколь бы благополучным ни был человек, он также осознает, что ему предстоит умереть. И счастье в жизни возможно только потому, что дату своей смерти человек не знает. Жить со страхом смерти помогает вера в высшую силу, распоряжающуюся человеческой судьбой. Системы веры — мировые религии — составляют основу человеческой культуры.
Эволюция веры от многобожия к монотеизму сопровождалась совершенствованием инструкций, как жить. Вечные вопросы жизни можно формулировать по-разному, но если кратко, все сводится к трем словам: как? почему? зачем? На протяжении своей истории человечество ищет ответы, развивая веру и культуру. В наше время двигателем культуры стала наука. Вначале наука служила религии и была умозрительной. Представления человечества о мире и о себе почти не изменялись в течение тысячелетий. Совсем недавно наука вступила в фазу «взрывоподобного роста». С огромной скоростью стали изменяться наш способ существования и среда обитания. Одно осталось неизменным: удел каждого из нас печален. Вечные вопросы остаются. Главный из них — зачем? Зачем нам дано сознание? Кому нужны наши страхи и мучения? Мы живем «просто так» или участвуем в каком-то процессе (или проекте), смысл которого пока не понимаем?
Дает ли нам наука надежду на то, что ответы будут получены?
Второй эпизод
Согласно науке, жизнь возникла три миллиарда лет назад в форме одноклеточного организма (тут и ниже времена носят оценочный характер). Это был наш первый общий предок. Так жизнь и продолжалась, пока сто миллионов лет назад не появились многоклеточные организмы. С их появлением процесс изменений, называемый нами эволюцией, резко ускорился. На арену жизни вышла система-«управительница», нервная ткань. Такой, как мы, человек появился сто тысяч лет назад. Наука не говорит нам, почему он появился, однако при всех драматических последствиях это был всего лишь небольшой набор мутаций: геном человека отличается от генома не предвидящей свою смерть обезъяны меньше чем на один процент. Этого процента хватило, чтобы появилось существо, которое обрело сознание и речь.
В процессе эволюции мутации случайны, однако закрепляются в природе те из них, которые дают своим организмам-носителям преимущество в борьбе за выживание. Нет аргументов, которые бы серьезно противоречили теории Дарвина. Компьютерные модели показывают: если возникает молекула, способная себя воспроизводить, эволюция — весьма вероятное развитие событий. Однако появление самой молекулы — для науки пока тайна. Упала ли молекула на Землю из Космоса или зародилась тут, в случайно оказавшемся питательном бульоне, все равно непонятно, как она появилась: что это — реализация невообразимо маловероятной случайности или, наоборот, проявление порядка вещей, заложенного в основу устройства Вселенной?
Мы не знаем, но очень хотим узнать. Рассуждая логически, без этого знания вопрос «Зачем?» нечего и задавать.
Недавно наука дала нам очень важное понимание. Стало ясно, что сознательный мозг — это нечто качественно иное по сравнению с другими формами живой материи.
Третий эпизод
У каждого существа есть набор врожденных и приобретенных черт.
Вот бабочка вышла из куколки — и уже летит к цветку. Образ цветка заложен в ее мозг, бабочка знает почти все, что ей надо знать, чтобы жить. Однако способность учиться у нее мала, а значит, и возможность приспосабливаться.
Эволюция продолжалась, и вот, прямой потомок динозавров, цыпленок, уже больше готов к приспособлению: вылупившись из яйца, он признает мамой первый движущийся предмет, который увидит.
Сравнивали крыс, живущих в обычных норах, с теми, которые выросли в особых условиях, как бы на игровой площадке. Оказалось, что в последнем случае крысы вырастали умнее. Мало того, оказалось, что между нервными клетками их мозга образовалось намного больше связей: у млекопитающих мозг формируется окружающим миром.
Открыв глаза в мир, человеческий ребенок Кай попадает на игровую площадку, созданную для него предыдущими поколениями. Он — наследник культуры. Этот подарок прошлых поколений с рождения начинает внедряться к нему в мозг и быстро его изменяет. Мы отличаемся от наших предков не структурой, кодирующей тело Молекулы, а структурой мозга — он сложнее.
А теперь сравним скорость развития основанной на науке культуры со скоростью эволюции: десятки лет против сотен миллионов! Нейрофизиолог Чарлз Дана предложил в начале прошлого века термин «энцефалоз», обозначив им процесс эволюционного развития мозга. Он полагал, что как только мозг возник, именно его развитие стало определяющим фактором эволюции. Учитывая возникновение сознания, с этим трудно не согласиться.
Поиграем в игру. Вспомним давние языческие времена, когда нас в тогдашнем мире окружало множество богов. Там были и бог огня, и бог первого крика. Назовем нашу Молекулу богиней жизни. У нее была цель — выжить в этом мире. Молекула выживала миллиарды лет, совершенствуя для этого свои орудия. Она придумала глаза, зубы, крылья — и наконец изобрела сознательный мозг, в котором зародилось множество вопросов.
Вспомним: цель Молекулы — выжить. Ученые так ее и называют: «машина выживания». Научные факты указывают на непреодолимое упорство Молекулы в этом стремлении. В этом смысле, как теперь говорят, она достаточно эгоистична. Так что если инстинкт размножения у нас, чтоб не вымерли, то страх смерти, может, чтоб искали бессмертие?
Четвертый эпизод
Человек становится личностью, сказав себе «Я». Чувство собственной идентичности остается затем на всю жизнь. И многие, наверное, согласятся с такой метафорой: жизнь — это кинофильм, в котором «Я» выступает в качестве главного героя.
Для науки уже не проблема расшифровать механизмы мозга, позволяющие видеть этот фильм и даже узнать, какие части мозга включаются при его осознании. Однако загадка остается. Видишь мир, говоришь себе: «Вот я вижу мир» — и поражаешься глубине образовавшейся бездны, называемой «рефлексия».
Впрочем, всегда приятно стряхнуть с себя серьезность бытия: закрыть глаза, чтобы действительность не мешала воображению, прыгнуть на дерево и в компании других обезьян посмеяться над опасностями мира, которые остались на земле?
Не только человек, но и высшие обезьяны способны узнать в зеркале себя. Однако никто, кроме человека, не поразится, встав меж двух зеркал и наблюдая себя в бесчисленности отражений: вот бесконечность, а вот «Я» в ней.
Насколько этот «Я» себе хозяин?
Пятый эпизод
Хасидская мудрость гласит: «Худшее, что может зло сотворить с человеком, это заставить его забыть, что он Сын Божий».
Согласно науке, мы — просто дети Молекулы. И все равно нам есть чем гордиться, сопоставляя себя даже не с другими ее созданиями, а с мирозданием вообще: количество возможных комбинаций в связях между нейронами человеческого мозга больше, чем количество атомов во Вселенной. Впрочем, то же могла бы сказать о себе крыса, хотя у нее связей намного меньше, чем у нас. Возможно, именно поэтому крыса не говорит.
Обладая столь могучим устройством и способностью сознавать свои мысли, попробуем приказать себе думать о чем-то определенном и проследим за ходом процесса.
На вопрос «Как я мыслю?» ответ однозначен: «Не знаю», потому что мысли осознаются уже в готовом виде. Верна мысль или нет, такой она пришла. На разных языках мы так и говорим: «Пришло на ум». Решая какую-либо проблему, можно почувствовать: вот, решение уже есть, сейчас оно придет. Действительно, в таких случаях решение часто приходит, и тогда мы восклицаем «ага!» Но может не прийти, и тогда остается лишь сказать себе: «Думай» — единственное, чем сознательный «Я» способен помочь бессознательному процессу собственного мышления.
Подобные наблюдения приводят многих ученых-психологов к выводу, что наша сознательная воля — лишь иллюзия, а сознание — вспомогательный феномен, сопровождающий работу мозга — мощного компьютера, доставшегося каждому из нас по праву рождения. Будем скромны в своей гордыне: наш ум не вполне наш. Компьютер персональный, но за Стеной.
Когда Кай открывает глаза, чтобы впервые увидеть свою игровую площадку, его мозг уже настроен воспринимать окружающее «как надо». Общечеловеческий набор мотиваций и эмоций стоит на фундаменте врожденных инстинктов, объединяя нас со всем живым.
Повинуясь встроенному в нас механизму оргастичности, мы даем новую жизнь своим генам. Повинуясь инстинктам добытчиков и собственников, стараемся обеспечить своему потомству наилучшие условия развития.
Один из важнейших элементов настройки нашего внутреннего компьютера — сочувствие. Мы содрогаемся, видя что кто-то испытывает боль. Зеваем, глядя на зевающего. Совсем новые научные данные указывают, что сострадание «встроено» в нас даже глубже, чем подсознание. Это дает научную основу для «категорического императива»: Иммануил Кант постулировал наличие в нас механизма, препятствующего причинению зла другим. Можно думать, Нагорную проповедь восприняли как божественное откровение потому, что это был призыв жить в соответствии со своей природой. С тех пор одним из важнейших религиозных символов стал крест, напоминающий о страдании, чтобы мы не забывали сострадать.
Сочувствие основано на нашей способности представлять, что чувствует и думает в процессе жизни другая личность. Сосредоточив внимание на том, о чем думаешь, нетрудно убедиться, что Я — просто самый близкий из всех других.
На языке современных психологов способность к мыслечтению называется «теорией ума». Благодаря ей, конечно же с помощью речи, мы образуем интеллектуальный континуум — систему взаимосвязанных особей, созданных культурой и образующих социум.
Мы называем себя «личностями».
Шестой эпизод
Между тем как мыслители все еще решают вопрос о свободе воли? Не очевидно ли, что это свобода на поводке?
Риторический вопрос: может ли быть иначе у детей эгоистической Молекулы? Она — наш Кукловод.
И в самом деле, попытка думать сознательно приводит к жалким результатам, хотя радость прекращения попытки всегда за нами — и тогда впору насладиться живостью своего ума. Ведь ты из той же породы, что и Моцарт, чей мозг «изливал» музыку потоком, или создатели квантовой механики, переступившие порог образной представляемости понятий. Не говоря уже о шахматисте, обыгрывающем компьютер. Процесс мышления автоматичен.
Но вот мысль пришла. Ее предстоит осознать, сделать доступной себе и другим, urbi et orbi. Деликатнейший момент: мысль становится словами, а Я испытывает радость сознательности. Каждая фраза, если не каждое слово, включает — или готовит к включению — множество образов, живущих в уме каждого из нас. В нашем веке можно сказать: речь — «культурный гипертекст». Тривиальность такого положения вещей самоочевидна: скажи себе любое слово. Общность человеческого опыта только подчеркивает межличностные его отличия. В восклицании Толстого «Какие все люди разные, но Боже мой, как они все одинаковы» оба утверждения равнозначны, их можно поменять местами. В умах разных адресатов мысль если и не приобретает разные значения, то уж точно будит отличающиеся сигналы. Русский поэт Тютчев выразил крайнюю точку зрения: «Мысль изреченная есть ложь». Каждый из нас — в клетке своего ума: перекрикиваемся как арестанты из камер-одиночек мыслями, приходящими из индивидуального компьютера, который за Стеной и только открывает нам свои окна для общения. Иногда по нашей просьбе, иногда сам по себе.
Наш компьютер не мыслит словами. Столь маломощный последовательный код ему приходится использовать лишь для общения с другими компьютерами через посредство сознательных Я.
Рискнем высказать гипотезу: сознательное Я — процессор общения. Его роль — создание социума со всеми наблюдаемыми последствиями, включая науку.
Если играть в Молекулу, то в предыдущей фразе слово «роль» можно заменить словом «цель». И тогда наша исследовательская деятельность если не окажется, то уж точно покажется весьма логичным продолжением дела Молекулы как машины выживания.
Седьмой эпизод
От успехов науки может закружиться голова, а между тем похоже, период великих открытий уже закончился. В физике — бьемся лбом о стену, чтобы проникнуть в глубь строения вещества: для этого нужны приборы, которые мы не можем себе позволить. Мечта Эйнштейна — создать общую физическую теорию — возможно, неосуществима. Исходя из теории относительности, полеты к звездам нереальны. Чтобы совладать со сложными системами — типа атмосферы (предсказание погоды и т. п.) — создали теорию хаоса, теорию катастроф. Красив умозрительный пример: махнула бабочка крылом, песчинка покатилась с вершины горы, увлекая за собой все новые песчинки — и вся гора рухнула. Этого могло не случиться при микроскопическом изменении начальных параметров модели. Погоду предсказываем неплохо, но лишь на несколько дней вперед. А дальше — невозможно. Тупик.
На своих теперешних границах наука потеряла умозрительность: ее результаты не могут быть поняты и объяснены в терминах повседневного опыта или даже метафор языка. Более того, в некоторых областях наука сама доказывает свою ограниченность. По меткому определению Джона Хоргана, она становится «ироничной», занимаясь детализацией и уточнениями — полезными, но не принципиальными.
Вся надежда на новую биологию. Ее успехи внушают эйфорию: с нашей помощью Молекула себя расшифровала, и теперь на смену биологической эволюции идет биологическая революция, как ни страшно это звучит. Вполне риторический вопрос: готово ли глубоко раздираемое противоречиями человечество к такому переходу? Ближайшее будущее сулит нам колоссальный «вызов соответствия» с возможностью уже не техногенных, а биогенных катастроф и терроризма. Вызов заложен в социуме. Как глубоко — мы теперь научно понимаем: в рамках разных субкультур мозги разные!
Более благополучные сценарии развития рисуют будущее, в котором просвещенные человеки, исчерпав свои возможности познания, удаляются в виртуальную Полинезию на заслуженный отдых. Автор предпочел бы остров Бали: ввиду своей виртуальности выбор наверняка будет возможен.
Но где же наше per аspera ad аstra? В праистории из клетки первого общего предка образовались многоклеточные организмы. Не образуется ли когда-то в будущем из раздробленных на личности сознаний Мировой Разум? Много умных мечтателей, от теологов до физиков, предрекают человечеству именно такое будущее. По Тейяру де Шардену звучит особенно красиво: «точка Омега». Хотелось бы красиво и продолжить: «Мировой Разум найдет ответы на вечные вопросы».
На воображаемом пути можно, конечно, попереживать за личность: что же будет с ней? Найдется ли отличие между исчезновением межличностных границ и буддистской Нирваной небытия? Да только мысли о возможном воплощении Мирового Разума пока не движутся дальше прямолинейных идей о вживлении силиконовых чипов в мозг.
Так что же, наше понимание в тупике?
Восьмой эпизод
Понимая ограниченность языка, мы тем самым подаем себе сигнал, что из него уже выросли. Эвристичность мышления, знакомая каждому из нас («ага!»), говорит о том, что компьютер за Стеной использует язык более высокого уровня, оперируя понятиями и образами в недоступной для слов полноте. Неужели этот «метаязык» наглухо упакован в черепные коробки?
Отрицательный ответ тривиален и предлагается в форме риторического вопроса: «Что позволяет нам делиться образами и чувствами?»
«Прототип метаязыка — искусство», — говорит автор себе и читателю, сопереживая своей неспособности лучше пояснить мысль, чтобы она осенила умы читающих чувством «ага». Такое пояснение уже было бы продуктом метаязыка. И его разница с тем, что написано, была бы такой же, как, к примеру, между картиной и ее описанием. Впрочем, описание тоже можно написать — или спеть — на метаязыке, но тогда оно станет жить собственной жизнью, имея лишь то отношение к описываемой картине, что пламя к искре.
Зачатки метаязыка с нами уже с того момента, как первые мы стали рисовать мамонтов на стенах пещер и вместе созерцать свои рисунки, вновь сопереживая подробности охоты. Метаязык — базовые элементы Ноосферы.
Будущее — уже не наше будущее — покажет, успешным ли окажется этот проект Молекулы.
И тут же, возможно с помощью метаязыка, к автору приходит возражение: будущее, каким бы оно ни было, все-таки и наше. Потому что благодаря культуре и свойствам мозга опыт аккумулируется.
Самое время послать мысленный привет не только всем усопшим людям, но и динозаврам. Метаязык позволяет ощутить: вот Мы, все вместе, — и дает нам надежду на объединение умов.
Девятый эпизод
В ХХI веке мы очень прагматичны. Поэтому скептик скажет: «Но какой же из видов человеческой деятельности более субъективен, чем искусство? Пусть во времена глобализации случается, что миллионы поют одну и ту же песню — все равно: сколько людей — столько вкусов. Попробуй-ка понять, почему миллионы выбрали эту песню».
Автор понимает, что ответа у него нет: из-за Стены ничего не подсказали. И тем не менее он верит, что ответ появится, и скоро.
На основе методов, позволяющих видеть в реальном времени картину активности мозга, сейчас возникает целая серия «эпинаук». Скорее, это подходы к «функциональной динамике» работы мозга. Так вот, к примеру, результаты нейроэкономики позволяют объяснить (в терминах вовлеченности в наши реакции различных структур мозга), почему выигрыш 100 долларов в казино может произвести большее впечатление, чем заработок миллиона в результате многолетних хорошо спланированных усилий. Парадоксальным образом этот результат позволяет «передать привет» древним римлянам. Когда Иоанн Златоуст проповедовал новаторские идеи Иисуса (несомненно принадлежащие метаязыку), ему внимала большая толпа. По саркастическому свидетельству историка, толпа внимала, пока не начались бега.
Нейроэстетика анализирует активность мозга при восприятии искусства, к примеру изображений или слов. Оказывается, что эмоциональное лицо подсознательно выделяется вниманием, даже находясь на периферии видимой картины, а заряженное эмоцией слово гасит способность запомнить другие, не эмоциональные слова.
Результаты, подобные упомянутым, несомненно подвержены скепсису и критике, как все в науке. Однако ученые-скептики просто используют другие подходы, а ищут ответы на те же вопросы.
Не нужна чрезмерная фантазия, чтобы представить себе, что возможность оценивать глубину и окраску эмоций и впечатлений (как сознательных, так и подсознательных), а также возможность оценивать влияние эмоций и впечатлений на принятие решений изменят наши отношения с Персональным Компьютером. Проще говоря, мы научимся взаимодействовать с Окнами в Стене.
Окно, сквозь которое музыка лилась к Моцарту, было огромным. Читатель, конечно, понимает, что использование линейных размеров для оценки — сугубая метафора, равно как Окна и Стена. Но что делать, автор принадлежит к поколению, которому только предстоит сознательно учиться метаязыку.
Десятый эпизод
Автор — не футуролог, а нейрофизиолог. Поэтому он не может предсказать, что будет происходить с нами по мере овладения собственной операционной системой. Но у него есть большое подозрение, что наш мир очень быстро станет совсем другим.
Вначале, пока еще не успеет забыться метафора «промывание мозгов», люди будут пытаться противодействовать процессу. Но это противодействие будет сметено умилением: каждый родитель будет видеть, как быстро умнеет его маленький Кай. Гуманистические ценности — во главе угла законов современных демократий. Как же запретить то, что направлено на благо?
В более отдаленном будущем (хотя, я думаю, это даже не сотни лет) можно увидеть то, что уже виделось нашим мудрецам. Окно между нашими персональными компьютерами станет столь «огромным», что процессор общения, Я, превратится в рудимент.
Путь к Мировому Разуму?
Но какое же будущее у Личности? Неужели Нирвана небытия? Если так, что будет с вечными вопросами? Ведь личная смерть потеряет значение, а сочувствие, став безграничным, исчезнет. Впрочем, исчезновение вопросов, может, и есть истинный на них ответ? К примеру, автор не может представить себя Личностью в мире, в котором объявился Бог. Потому что в доступном авторскому Я Окне тут же появляется образ Ким Чен Ира.
И все же у автора есть мечта. Он мечтает, что его пра...внук сохранит за собой небольшую радость жизни, любимую пра...дедом: пусть на минуту, закрыть глаза, чтобы действительность не мешала воображению, прыгнуть на дерево и посмеяться над проблемами мира, которые остались на Земле. Мне кажется, что и обезьяна ощущает себя личностью в такой момент.
Автор не исключает, что Мировой Разум примет специальную программу защиты Личности: ведь защищаем же мы памятники культуры. Сохраняемые Я избавятся от необходимости нести тяготы жизни и перестанут мучиться вопросами. Они таки будут отпущены если не в Полинезию, то в другие места по вкусу. Отпущены к тем радостям, которые вписал в них Кукловод. Ведь любим же мы, к примеру, пение птиц, да и запахи цветов нам приятны сразу — этому не приходится учиться, мы так устроены.
Так продолжим развивать Науку! А что еще способно привести нас в Рай?
Впрочем, призыв излишен: разве не туда же ведет нас Кукловод?
