Постсоветское пространство как объект информационных воздействий

Постоянное обострение является следствием задействованной конфронтационной модели. В рамках этой тенденции конфликты будут принимать все более длительный и все более острый характер. И это ожидает постсоветское пространство в ближайшие десятилетия. В ряде случаев, как это изучено в теории международных отношений (особенно усиленно анализировалось в этом плане противостояние СССР и США), страны могут входить в эскалацию своих отношений, даже не имея такого желания (см. работуCashman G. What causes war? An introduction to theories of international conflict).

 

Как о геополитике можно говорить и о существовании геоинформации, если пытаться зафиксировать ту ситуацию, когда информационные потоки начинают зависеть от географии. Известно, что мир в новостях отражается не адекватно реальным географическим размерам, а наоборот – близлежащие к стране ареалы получают большее освещение, чем отдаленные.

 

Это «нарушение» географических пропорций в информационном пространстве является почти таким же в пространстве виртуальном, где сильные игроки (например, для Украины это Россия и США) более активно представлены в телеэфире своими триллерами и мыльными операми, чем любые другие страны.

 

Есть также общее экономическое «проклятие» для постсоветских стран. Профессор Нью-йоркского университета Адам Пшеворски говорит следующее: «Если уровень дохода достигает среднего, то демократия становится значительно более устойчивой». Это цифрой является подушевой ВВП в районе трех тысяч долларов по паритету 1980 года.

 

То есть уровень порождения нестабильности лежит ниже трех тысяч долларов на душу человека. И для этого надо еще и находиться в ситуации демократии, чтобы не выйти из нее, поскольку многие арабские страны, имеющие необходимый уровень нефтяных долларов, не стремятся переходить в демократию.

 

Крах Советского Союза Егор Гайдар очень четко связывает с одной временной точкой, имевшей существенные экономические последствия. 13 сентбря 1985 года Саудовская Аравия перестала сдерживать добычу нефти, которая в результате выросла в четыре раза. Соответственно, в четыре раза упали цены на нефть (см. книгу Егора Гайдара «Гибель империи. Уроки для современной России»). Как следствие, экономическая составляющая уже не могла поддерживать ту же политическую составляющую, и Михаил Горбачев «породил» перестройку и новое мышление.

 

Информация всегда сопровождает политику: порождаемые информационные конструкции строятся в соответствии с политическими требованиями. Трансформация политического поля ведет к автоматической трансформации поля информационного. Если советская пропаганда удерживала советскую модель мира, где были свои типы «друзей» и «врагов», то постсоветская пропаганда стала удерживать новую модель мира со своими «друзьями» и «врагами», которые отличались от прошлых. Самым ярким примером является смена позиции США, перешедшей на позиции «друга» в процессе перестройки. Кстати, сегодняшняя война с террором также имеет целью такое изменение картины мира, где бы США перестали быть врагом для мусульманского населения, а ответственность за свое бедственное положение граждане перенесли на свои же правительства.

 

Информационные потоки могут быть исходящими из внутреннего источника и исходящими из внешнего источника по отношению к стране. И для более точной классификации мы можем разделять внутреннего и внешнего потребителя. В результате у нас получается следующий набор:

 

- внутренний источник – внутренний потребитель,

 

- внешний источник – внутренний потребитель,

 

- внутренний источник – внешний потребитель,

 

- внешний источник – внешний потребитель.

 

Например, как модель «внешний источник – внутренний потребитель» страны могут рассматривать зарубежное вещание на их территории. Интересно, что наиболее агрессивным сегодня в новой неидеологической среде рассматривается французское государственное вещание, которое строится по принципу «говори по-французски, думай по-французски, покупай французское» (см. Snyder A. Warriors of disinformation. American propaganda, Soviet lies, and the winning of the cold war).

 

Какими могут быть усложнения этой прозрачной схемы? Во-первых, глобализация легко нарушает подобного рода простоту. К примеру, американцы пишут, – а для них это важно, поскольку там законодательно закреплен запрет на использование методов информационного воздействия против собственного населения, – что листовка, раскрытая перед телекамерой в Сербии, может тут же оказаться в новостях CNN перед американским телезрителем. То есть модель будет такой: схема «внешний источник – внешний потребитель» превратится в схему «внутренний источник – внешний источник – внутренний потребитель».

 

Постсоветские страны, активно используя чужие материалы, поскольку не имеют зарубежных корпунктов, также меняют базовую схему. В результате этого внешний источник сообщения прячется за внутренним, тем самым резко возрастает объем внешнего информирования за счет скрытия этих источников. Здесь также схемой становится более длинная цепочка: «внешний источник – внутренний источник – внутренний потребитель». Зритель же реагирует только на схему из последних двух участников.

 

Внешний источник может мимикрировать под тот тип источника, который пользуется наибольшим уровнем доверия аудитории. Так агентство Рейтер в период холодной войны имело секретные договоренности с британским правительством, хотя на поверхности декларировало свою независимость от него. Рейтер даже находилось в общем здании со всеми другими новостными организациями, которые финансово поддерживались разведкой (см. материал Lashmar P., Oliver J. Britain’s secret propaganda war). МИД и разведка платили Рейтер за участие в своих операциях. Сходно Би-би-си включилось в псевдовещание от имени якобы аргентинской радиостанции в период фолклендской войны, что также обусловлено имеющимся между Би-би-си и правительством тайным соглашением, испoльзуемым в период войны.

 

В информационно-виртуальных терминах получается, что подобные структуры лишь мимикрируют под чисто информационные, то есть стремящиеся к непосредственному отражению реальности и ничего более того, хотя на самом деле они управляются на основе правил виртуального порядка, поскольку обеспечивают не информационную, а виртуальную правильность создаваемого ими в вещании мира.

 

Разные внешние информационные потоки возникают из-за разного отношения к тем или иным проблемам. Если США и Европа различаются по отношению продвижения в НАТО Грузии и Украины, то это в результате приводит к разграничения информационных потоков европейского и американского, особенно в этом чисто политическом аспекте.

 

Политика вообще является наиболее сильным фактором, формирующим информационное пространство постсоветских стран. Именно она привносит туда чисто биологическое разграничение «друг» – «враг». Именно она заставляет осуществлять переходы в рамках этого спектра: от «друга» к «врагу». К примеру, газовый конфликт 2009 года, который моделировался во враждебных тонах, внезапно в момент подписания контрактов в присутствии премьеров Украины и России стал полностью дружелюбным.

 

В августе 2008 года на территории бывшего Советского Союза развернулись военные действия между Грузией и Россией. Несомненно, они были спровоцированы первым шагом со стороны Михаила Саакашвили. Но до этого шага можно было и не дойти, если бы на территории СНГ не доминировала конфронтационная модель развития.

 

Грузия предварительно имела с Россией жесткое информационное столкновение в 2006-м, которое полностью охладило отношения между Россией и Грузией. Кстати, это был год и первого явного газового конфликта между Украиной и Россией, что говорит о том, что конфронтационная модель развития перешла в это время на новый, более ожесточенный цикл.

 

Образуется следующий вариант хронологии по нарастанию конфликтности в отношениях:

 

2006 год:

 

Россия – Грузия: информационная война,

 

Россия – Украина: первый информационный конфликт.

 

2008 год:

 

Россия – Грузия: военный конфликт,

 

Россия – Украина: информационная война по поводу газового конфликта.

 

Как видим, образуется очень четкий переход:

 

Информационный конфликт

→

Информационная война

→

Военный конфликт

 

Это модель обострения конфликта, которая уже явственно начинает проступать на постсоветском пространстве. В случае Эстонии мы также имели два этапа: перенос памятника бронзовому солдату с последующими уличными волнениями, а затем интернет-война, инициатором которой предполагается Россия.

 

Поскольку Грузия и Россия первыми прошли эту модель до самого конца, интересно посмотреть на ее развитие на ранних стадиях, чтобы понять те индикаторы, которые могут указывать на ее появление.

 

Вот набор российских событий октября 2006 года (см. статью «Хроника российско-грузинского конфликта» в журнале «Коммерсант-Власть»):

 

- продолжается работа по выявлению грузинских преступных группировок и грузин-нелегалов,

 

- в Москве приостановлена работа грузинских ресторанов (6 октября),

 

- из Москвы в Тбилиси отправлен самолет с 146 депортированными гражданами Грузии (6 октября),

 

- судами принято 305 решений о выдворении граждан Грузии (9 октября),

 

- МИД России отказал в выдаче виз самбистам из Грузии (9 октября),

 

- МЧС России завершил вывоз граждан России из Грузии (10 октября),

 

- самолетом депортировано еще 119 грузин (10 октября),

 

- московские суды приняли решение о выдворении еще 218 граждан Грузии (12 октября).

 

В это же время в московских школах начали искать детей с грузинскими фамилиями, поскольку такое ноу-хау позволяло резко упростить поиск нелегалов. В Москве вся эта милицейская операция получила названия «Терек», в Оренбургской области гораздо проще – «Грузин».

 

Если писатели, среди которых были Даниил Гранин, Борис Стругацкий, выступили с осуждением подобных действий властей, то население отнеслось к этому вполне нормально. По данным ВЦИОМ, 61% опрошенных назвали Грузию бандитским государством, а в ответ на вопрос, что делать с гражданами Грузии, 37% россиян ответили – выдворять.

 

Россия делает не совсем адекватный перенос предвыборной риторики Михаила Саакашвили на межгосударственные отношения, увидев в его планах следующее: «Продемонстрировать международному сообществу готовность “маленькой”, но очень гордой Грузии противостоять огромной России и отстаивать идеалы местной демократии (тем самым ускорить вступление в НАТО)». Здесь явственно присутствует стратегическое расхождение, несовпадение перспектив развития страны. При этом они четко связываются с западными подсказками.

 

Интересно, что сама же Россия фиксирует, – а делает она это потому, что рассматривает такой подход как промах, – следующее: «На внутреннюю, российскую целевую аудиторию обрушился поток информации, который нельзя назвать иначе как мобилизационной пропагандой. Ее применяют накануне военных действий для нагнетания ненависти к врагу, усиления боевого духа и подготовки народа к лишениям. Получилась парадоксальная ситуация: верхние эшелоны власти декларируют любовь и дружбу к грузинскому народу (правда, обещают «адекватные меры» по отношению к правительству). Власть этажом ниже этот message трактует по-своему. До правительства в Тбилиси им далеко, и “адекватные меры” применяются ко всем грузинам в радиусе досягаемости милицейского наряда. “Адекватность” наглядно демонстрируется в СМИ».

 

Однако тут подаются как случайный процесс вполне системные действия. Понятно, что развернуть столь мощную кампанию сама по себе милиция никак не могла. Она получила на это добро и соответствующую поддержку сверху. Включение милиции в межгосударственные отношения в принципе должно являться четким индикатором того, что идет санкционируемое сверху изменение статуса этих отношений.

 

И милиция, и высылка по сути вытекали из главной идеи кампании – «грузин на территории России – это вор и бандит». Такая идея не могла возникнуть спонтанно, она является результатом поиска того, что наиболее ярко может поразить российскую аудиторию. Такой точкой уязвимости для нее была признана идея борьбы с криминалитетом. Естественно, что она должна опираться на данность. В действительности этнические преступные группировки всегда представляют особую трудность для правоохранительных органов из-за их принципиальной закрытости. В данном же случае имеет место активация не одной, а даже двух точек уязвимости: этнической (грузин) и криминальной. Это, несомненно, лучше для проведения эффективной информационно-политической кампании, чем если бы была найдена только одна точка.

 

Галина Солдатова в исследовании «Психология межэтнической напряженности» подчеркивает: «Чем выше уровень межэтнической напряженности, тем сильнее искажены и неадекватны установки». То есть напряженность порождает неверные образы представителей иных национальностей. Но напряженность может создаваться СМИ, усиливаясь или ослабляясь в зависимости от стоящих на данный момент политических задач.

 

Кстати, Украина попала в ту же точку уязвимости, откуда многократно тиражируемое высказывание, что Украина ворует газ, звучавшее в ситуации газового конфликта. Массовое сознание требует ярких характеристик, а будут они позитивными или негативными, зависит от авторов кампании. Когда Советский Союз наращивал и удерживал идею «дружбы народов», он работал исключительно в позитивном поле, блокируя то, что сегодня стало одним из опорных пунктов для центростремительных сил постсоветского пространства.

 

Постсоветское пространство находится в стадии формирования. Каждая из сторон хочет «отвоевать» в нем более сильные позиции. Часто это происходит эмоционально, а не рационально, поскольку инерция массового сознания сохраняет в сильной степени образ бывшего СССР. Чем ты ближе к этому образу, тем тебе легче закрепиться в массовом сознании. Любые отклонения от него пробиваются с определенным трудом. То есть реальные физические изменения с определенным замедлением доходят до виртуальных.

 

Дальнейшее развитие будет размывать общий фон знаний, что видно уже в рамках одной страны. Так, в России люди старшего возраста оценивают Октябрьскую революцию положительно (53% положительных оценок против 25% отрицательных), в то время как среди молодежи оценки уже разделились поровну – по 29% (см. Васильева Е. Октябрьская революция: актуальный образ исторического события). По этим цифрам полностью понятна тенденция и ее ожидаемый результат.

 

Одновременно констатируется определенное «безрыбье», когда советское наследство даже там, где оно признается, как это имеет место в России, не поддается использованию и управлению (см. работу «Россия: стратегия достоинства», под ред. Кургиняна и Ситникова): «У сегодняшней постсоветской России все последнее десятилетие нет достаточно ясных и выверенных целей, и именно поэтому она в значительной мере “мечется” между “проеданием советского наследства” и “влекомостью советским наследством”, будучи не в силах им полноценно управлять». Здесь также можно прогнозировать нарастающий разрыв. И более того, перевод этого наследства из действующего просто в культурное наследие.

 

Постсоветское пространство является пространством не одной, а нескольких цивилизаций. Мы имеем в наличии сразу три модели мира: советскую, постсоветскую, западную. Все они поддерживаются активными информационными потоками. Виртуальное пространство выпячивает это достаточно четко, поскольку по несколько часов в день граждане смотрят фильмы советские (пример: ритуал обязательного появления «Иронии судьбы» 31 декабря), постсоветские и западные. При этом на уровне постсоветской модели мира конкурируют российская и украинская модели, то же касается и кино, правда, там с полной победой российской модели как количественной, так и качественной. На уровне новостей этого достичь трудно, поскольку локальность набора событий всегда будет работать в пользу украинской модели, а столкновение будет возникать только в критических точках, где будут присутствовать противоположные интерпретации, как это было, к примеру, во время газовой войны.

 

Соответственно, цивилизационное различие проявляется в поколениях, поскольку они формировались в разных системах. Так, опросы российского населения показали следующие различия (см. статью Елены Вовк «Счастье плюс... Формулы успеха в современной России»): если для старшего поколения показателями жизненного успеха являются образование и хорошее знание своей специальности, а достижение материальных и должностных высот в этой модели отсутствуют, то для молодого поколения все обстоит наоборот – здесь показателем успеха являются материальная и статусная выделенность. А формальное образование не играет никакой роли. То есть на постсоветском пространстве обычное поколенческое разграничение еще дополнительно несет в себе и цивилизационные различия.

 

С точки зрения межгосударственных отношений можно сказать, что на сегодня на постсоветском пространстве формируются конфронтационные информационные и виртуальные системы, где каждая из сторон пытается захватить чужое пространство. Если в рамках физического пространства процессы такого захвата или призывы к их осуществлению встречают резкий отпор, то этот тип действий проходит абсолютно незамеченным в рамках информационного (пример: новости) или виртуального (пример: мыльная опера, боевик) пространств.

 

Отсюда вполне закономерно возникает проблема защиты от импульсов, идущих извне. Здесь явно присутствуют три возможности:

 

- «фильтры» (естественные и искусственные), под естественным мы будем понимать падение связности с чужим информационным/ виртуальным пространством со временм, под искусственным разного рода официальные запреты, которые всегда вызывают осуждение,

 

- «экран» в виде другого внешнего источника, который трактуется как более благоприятный,

 

- «замена» в виде наращивания своего собственного продукта, что всегда связано с усиленным финансированием, которого с такой же регулярностью будет не хватать.

 

Следует также вспомнить известный пропагандистский прием «иммунизации», когда заранее имплантируется точка зрения оппонента с антиаргументацией, что позволяет встречать ее во всеоружии в момент настоящего появления. Особенно удачной такая упреждающая стратегия является тогда, когда в качестве мотивации используется угроза (см. Manheim J.B. Strategic public diplomacy and American foreign policy. The evolution of influence). Этот и другие методы снова говорят о том, что интеллектуализация методологий оперирования со своими и чужими смыслами позволяет выходить на более качественные результаты.

 

В этой же области лежит и выход на новые типы медиа, которые еще недостаточно используются. Первым туда отправился бизнес (см. работу Gitlin P. The new influencers. A marketer’s guide t the new social media). Со временем это новое информационное поле в полном объеме, а не эпизодически освоит и политика. Все это можно рассматривать как попадание в неконтролируемые до этого пространства, которые индивид трактует как приватные, а не публичные.

 

Определенная сближенность постсоветского пространства (общее прошлое и отсутствие виз на большей части его территории, хотя и альтерннативное будущее) создает ситуацию, когда проявление той или иной тенденции, того или иного более сильного игрока будет автоматически и вне нашего желания транслироваться на сопредельные территории. И самым первым объектом такого воздействия всегда будет именно информационное пространство, поскольку виртуальное пространство является более инерционным с точки зрения изменений, а физическое пространство более защищенным.

 

В целом следует подчеркнуть, что постсоветское пространство должно получить большее осмысление, чем это имеет место сегодня, когда все действующие лица по непонятной причине ощущают себя находящимся в совсем других пространствах. Процессы, происходящие именно на постсоветском пространстве, еще долго будут определяющими и формирующими для стран, находящихся на его территории. Не умея находить решения здесь, нельзя претендовать на успех и в других государственных образованиях.