Расследование не для печати. Один

когда расстреливали Виктора, Иван стоял в тамбуре. Звука выстрела он не слышал. после того, как сорвали кран экстренного торможения, Иван прилип к стене, почувствовав неладное. В следующее мгновение он увидел, как три азиата, выскочив из соседнего вагона, бросились к остановившимся неподалеку “Жигулям”. Иван опро­метью кинулся в вагон, где ехал Виктор. В глаза бросился ужас, за­стывший на лицах пассажиров. Потом он увидел кровь, забрызгавшую окно. Вокруг собралась толпа. Преобладали визгливые женские голоса. Иван не стал пробираться к центру. Он представил, как все это случилось. Его вдруг охватил животный ужас. Степанов резко развернулся и побежал по вагонам, пугая пассажиров безумным взглядом. Оказавшись в конце состава, он, словно маленький зверек, забился в угол, затравлено озираясь по сторонам. Напротив оказалась дверь туалета. Он бросился туда, щелкнул замком, дернул за ручку окна. Оно подалось вниз. Иван выпрыгнул почти не глядя.

* * *

Как это ни странно, пьяные и люди в состоянии аффекта реже всего получают травмы при падениях и в драках. Это Иван знал на собственном опыте. Но раньше у него был только опыт пьяных выяс­нений отношений. Падение (а как иначе назвать бессознательный прыжок с электрички) было удачным и вернуло ему способность соображать. Но как раз этого не хотелось. Иван лежал, не шевелясь, под откосом и плакал, как маленький запуганный ребенок, которому была очень нужна чья-то защита и забота. Так он пролежал несколько часов. Электрички следовали к своему конечному пункту, а человек под откосом все лежал, уткнувшись лицом в траву. Он не шелохнулся до самой темноты. Стало холодать. Надо было что-то решать, что-то делать.

Иван зашагал в сторону ближайшей лесополосы и шел ею до тех пор, пока не уперся в поселок. Он стал присматривать место для ночлега. У него не было ни рюкзака со спальником и теплым свитером, ни еды, ни денег. Не было даже сигарет. Все это, пропитанное кровью Виктора Погорелова, сейчас тщательно исследовалось экспертами. На Иване были лишь джинсы и футболка, в которых он бежал из дому две недели назад. Еще у него остались зажигалка и плейер с севшей батарейкой. За поясом джинсов под футболкой был подоткнут конверт с документами.

Это было садовое товарищество. Во многих окнах горел свет, слышались голоса, лаяли собаки. Иван долго бродил по путанным переулкам, рискуя нарваться на сторожа, пока не наткнулся на заброшенный дачный участок: неубранные опавшие яблоки, бурьян по пояс, покосившаяся избушка. Как лесной зверь, он минуту прислушивался к звукам и запахам, и вдруг сиганул через ограду, ринулся в глубь участка, уткнулся в хозяйственный ларь, дернул за ручку дверь: она подалась. Чиркнув зажигалкой, Степанов обнаружил, что строеньице вполне пригодно для ночлега. Тут даже нашелся ворох полуистлевших фуфаек и бесцветных пальто, пропахших сыростью. Забытье наступило мгновенно.

Он проснулся словно под ситом, из которого сыпется солнечный свет. Лучи прорывались сквозь сотни больших и малых дыр в кровле. Они феерически освещали сарайчик, открывая его сокровенные тайны: мишень паутинки у двери, два проржавевших гвоздя в стене, эмалированное ведро в углу. Все эти бесполезные вещи показались Ивану амулетами, защищавшими его от опасностей. Ему стало очень спокойно: он прикрыл глаза и проспал до вечера. Когда свет из щелей сменил колер помещения на красный, Иван вдруг проснулся, встал и опасливо выглянул наружу. Где-то далеко крутили магнитофон, радуя окрестных садоводов последним шедевром Фили Киркорова. На соседних участках теплилась вялотекущая дачная жизнь. Под прикрытием бурьяна Иван прокрался к избушке, опасливо заглянул в зияющий проем двери, вошел. Половицы под ногами злодейски скрипели, он то и дело наступал на осколки стекол. Было ясно, что хозяева этого заброшенного уголка, если они были живы, решительно вычеркнули его из памяти.

Голод напомнил о себе. Иван воровато выбрался из домика и набрал в футболку яблок. Потом вернулся в свой сарай. Там отыскал кастрюлю с островками эмали на стенках и отправился на поиски воды. Колодец был рядом. Уцелело даже дырявое ведро на цепи. Вода была чуть затхлой, с зеленой мутью. Степанов вылил несколько ведер на землю. Потом набрал воду в кастрюлю, дождался, когда муть отстоится. Можно было пить.

Яблоки оказались на удивление вкусными — возможно, благодаря голоду. После того как он поглотил все содержимое футболки, появилась иллюзия сытости. В кармане того, что в прошлой жизни было матросским бушлатом, Иван обнаружил полпачки чуть влажного, впитавшего множество посторонних запахов “Беломора”. В сарайчике нашлась чудом не сгнившая деревянная решетка, на которой он соорудил пристойное лежбище. Иван вытянулся с “беломориной” в зубах и вернулся к мрачным мыслям.

Итак: Виктор убит. Их все-таки вычислили. Что это за азиатская мафия за ними охотилась — не ясно. Неужели Осыка решил разместить “заказ” на Востоке, убедившись в полной “профнепригодности” киевской братвы? Но тогда почему убийцы не потрудились разыскать Ивана? Ведь именно он представляет главную опасность для Осыки. А ведь стоило всего лишь заглянуть в следующий вагон... Может быть, его спасло то, что поезд уже подъезжал к станции, где навер­няка есть пункт милиции? Если это так, то о нем не забудут. И, очевидно, станут искать прежде всего в этих краях. Теперь его месторасположение было известно весьма точно. Вариант автостопа, электричек и поездов исключался. Значит, все по-новой: нужно подыскать подходящее убежище, выждать, когда все затихнет, и лишь после этого пробираться в Москву.

Но теперь ситуация принципиально иная: теперь у него нет ни денег, ни возможности куда-то двигаться. И еще с ним нет Виктора. Черт! Как он мог не заметить этих азиатов. Устал, расслабился, предвкушая счастливую развязку этой дурацкой истории? Впрочем, какая разница: его уже не расспросишь. При воспоминании о Викторе Ивану стало по-настоящему хреново. А ведь речь шла о человеке, который готов был убить Ивана — если бы только не почувствовал, что его самого пустят в расход. И все-таки Степанов не чувствовал ничего, кроме сожаления о потере друга. Может быть, он был не самым законопослушным субъектом. Но Ивану повсюду встречались люди, вызывавшие куда меньше положительных эмоций. Они ходили на службу, говорили правильные слова, кого-то из них показывали по телевизору, они брались спасти нацию и указать верный путь. Чаще всего­ они никого не убивали — непосредственно. Но Иван нутром чувствовал, что все эти откормленные папики не стоили того парня, что был расстрелян позавчера в подмосковной электричке.

Быть может, они надеялись таким образом сломать Ивана, загнать в угол, заставить приползти, чтобы умолять о пощаде, истово клясться в преданности, готовности служить — верой и правдой...

Иван дернулся от этой мысли, перевернулся на бок и уставился невидящими глазами в черные доски над головой: “Ну это вряд ли”.

Еще несколько дней Иван старался не покидать своего убежища. После стольких дней и ночей движения и опасности ему было почти комфортно в своем сарайчике. Не хотелось ни двигаться, ни думать. Одна беда: его все больше мучил голод. Яблок на участке было в изобилии, но сама мысль о них скоро стала невыносимой. Больше ничего отыскать не удалось. От круглосуточного лежания еще больше хотелось курить. Но с “Беломором” он расправился в первый же день.

На четвертые сутки Иван решился сделать выход в люди. При этом он “посоветовался” с Виктором: как бы тот поступил на его месте? Дождавшись сумерек, Иван отправился на знакомство с поселком. Он выяснил, что железнодорожная станция находится рядом, там же — остановка автобуса, следующего до райцентра. Иван избегал людных мест, наблюдая за ними издалека. Ничего любопытного. Естественно, он не обнаружил никаких азиатов, если не брать в расчет двух кавказцев, работавших, очевидно, по торговой части. Милиции или подозрительных граждан в штатском тоже не заметил. Не найдя ничего съестного, Иван вернулся к себе.

В коморке он выгреб из карманов горсть собранных во время прогулки бычков, выпотрошил из них табак и сделал роскошную самокрутку. От голода и долгого некурения Ивана повело с первых затяжек. Когда вернулась способность соображать, его вдруг осенило: а что если сегодня же двинуть ночной электричкой в Москву? Утром подойти к Сереге Бужникову в “Комсомолку” и в тот же день поставить точку в этом деле. Ведь практически его информация уже послезавтра может оказаться в печати. Иван лихорадочно изготовил еще одну самокрутку. Когда от “козьей ножки” остался обслюнявленный газетный пенек, он отбросил эту мысль как смертельно опасную. Нельзя пороть горячку — Виктор этого бы не одобрил. Надо завтра провериться, и если что...

В шесть утра Иван уже крутился вблизи железнодорожной станции. Вокзальчик был никудышный — одно название. Электричка на Москву только что ушла и на платформе никого не было, кроме дворника, явно не преисполненного трудового энтузиазма. Опершись о древко метлы, тот неспешно курил. Бросив окурок под ноги, рассеяно замел его к урне. Потом так же нехотя помахал своим инструментом на одном месте и снова полез за сигаретой в яркой пачке.

Иван покрутился еще какое-то время в окрестностях вокзала, но больше ничего примечательного не обнаружил. Осмотрел площадь перед станцией — ни одной фигуры, выказывающей принадлежность к “органам” или бандитам. Натянув на глаза кепку “прощай молодость”, обнаруженную в сарайчике, Иван путающейся походкой направился к автобусной остановке. Автобус, очевидно, только что ушел: людей не было, если не считать трех теток крестьянского сословия, торгующих семечками, петрушкой и молоком. Они испепелили взглядами невиданного доселе молодого бомжа, примостившегося на остановке, после чего вернулись к вялотекущему разговору о вечном.

— Вот я и говорю: как жить? Колхоз развалили, работы в деревне нет. Мужик мой в город съездил — со строителями работал два месяца. Денег так и не заплатили. Говорят — жалуйся куда хочешь, все равно ты без контракта, лимита безродная: взятки гладки. Теперь вот сидит дома — пьет с дружками.

— У меня Машка должна в восьмой класс идти — школу закрыли. Хочу ее к сестре в Кемерово отправить, надо вот денег на дорогу насобирать. Да разве на этих семечках заработаешь. Раньше хоть на водке можно было — Ахмет самодельную привозил. Да как в Чечне все это началось — его тут прижали, съехал. Хороший был человек.

— Это точно — выторгу никакого. У москвичей тоже денег поубавилось.

— Это смотря у каких.

— Те, что при деньгах, в наши края не ездят. У них вон какие хоромы под Москвой. Неужто они станут твои семечки лузгать. У нас одни пенсионеры остались — кормятся с того, что вырастят.

— Да, в городе сейчас тоже не мед. Гляди-ка, на станции дворник на прошлой неделе появился: не наш, молодой совсем мужик. Видать, согласен за копейки метелкой тут махать.

— Да этот какой-то блатной. Думаешь, не нашлось бы на его место желающих из деревни? Ты лучше вспомни, когда тут последний раз дворник был? Дежурная по станции все время убирала. А этот, видно, родич начальника отделения милиции. Он его у Валентины поселил. Она говорила, что тот основательный — хорошие деньги вперед за­платил.

— Да, странный мужик какой-то. Работы ему на час. А он по полдня на станции ошивается. По садам бродит, со сторожем дружбу свел, у нас в деревне все что-то вынюхивает. Давеча со мной непонятные разговоры заводил. Что-то про это убийство в электричке спрашивал.

— А ты что?

— А что я? Да тут как наехало милиции — я скорее за свой мешок — и домой, от греха подальше. Страху я тогда натерпелась. Зачем мне еще с этим дворником откровенничать. Я ему все шуточки шутила — не нравятся мне такие типы: время сейчас сама знаешь — держи ухо востро.

При этих словах Иван натянул кепку на самые уши, ссутулился и, стараясь не выдавать волнения, поспешил в свой сарай. С этого дня он уже не собирался немедленно ехать в Москву. Иван каждый день осторожно крался к станции и наблюдал за дворником, курящим импортные сигареты. Его подозрения с каждым днем усиливались: парень явно не желал покидать перрон. Когда там собирались пассажиры, дворник начинал вышагивать по платформе, изучая собравшихся. Иван несколько раз замечал, как милиционеры из линейного отделения, проходя мимо дворника, обменивались с ним короткими фразами. Однажды тот кивнул лейтенанту куда-то в сторону. После этого милиционер поспешил в здание вокзала и вскоре появился в компании с коллегой. Они завели какого-то пассажира в отделение. А через несколько минут лейтенант вернулся к сторожу и что-то ему сказал. Нет, не нравился Ивану этот дядя с метлой.

Но во всем есть свои преимущества. По крайней мере, Иван теперь знал наверняка: его ищут. И покуда будут искать, этот тип с метлой не сдвинется с перрона. Поэтому задача становилась элементарной: дождаться исчезновения “дворника”. Пожалуй, Виктор порадовался бы за детективные способности Степанова.

Иван настроился на оседлое существование в своей дачной резиденции. К тому времени он окончательно оголодал. Мысли о посещении ближайших мусорных баков одолевали его все настойчивее. Не хватало еще отравиться помоечной кулинарией, чтобы по собственной инициативе сдаться местному эскулапу. Глупо так сгореть. С провизией следовало что-то решать. После пары ночных рейдов Иван облюбовал несколько дач на противоположном конце товарищества. Следующей ночью он посетил одну из них — хозяев, естественно, не было. Иван нашел плохо прикрытое окно, без труда отыскал в доме вход в погреб. Это было целое овощехранилище. Ивану пришлось сделать три ходки. Хозяева все равно не заподозрят, что их овощесокровища уменьшились хоть на йоту. Следующей ночью, окрепший после употребления добытого харча, Степанов совершил налет на вторую дачу. Его сарайчик уже напоминал маленький продуктовый склад. При разумном использовании этих богатств должно хватить до зимы. Костер разводить было безумием. Поэтому следующим вечером Иван, прихватив с собой картошки, отправился в лес. Там он первый раз за неделю ел горячее блюдо — “картошка печеная”.

Так у Ивана появилась вторая резиденция. В лесу он соорудил что-то наподобие землянки, перетащил туда из сарайчика часть лохмотьев­ и кой-какой провиант. В лесу ему нравилось больше. Он все чаще оста­вался там ночевать. В сарай возвращался лишь в случае силь­ного дождя. Раз в несколько дней отправлялся на станцию. По дороге соби­рал окурки. Возвращался всякий раз в унынии — дворнику, очевидно­, здесь понравилось.

Ночами стало холодать. Ивану все труднее было согреться — он подолгу не мог уснуть, стуча зубами от холода. Подкрадывались злые мысли о том, что он станет делать через неделю-месяц? Степанов уже тысячу раз перебрал возможные варианты изменения прежнего плана. Но, “посоветовавшись” с Виктором, всякий раз приходил к одному выводу: надо ждать.

Со временем он как-то естественно, без усилий начал дичать и опускаться. Многое из того, что еще недавно казалось крайне необходимым, теперь было просто забыто. Внешне, а отчасти и внутренне он представлял вполне сформировавшегося бомжа: длинные нечесаные патлы, неухоженная борода, полуистлевшие обноски. Футболку и джинсы одевал только “на выход”, отправляясь на станцию. Единст­венное, чего ему действительно не хватало, — это плейера, а точнее — батареек. В своей предыдущей — журналистской жизни, он вечно лазил с наушниками. Если бы удалось раздобыть хоть немного денег, Иван первым делом купил бы не пачку сигарет, а батарейки.

Опасения по поводу медленного замерзания оказались напрасными. По мере одичания Иван все меньше реагировал на грозные атмосферные явления. Он уже не ощущал с такой остротой ночного снижения температуры, хотя лето прошло окончательно. Зарядили дожди, Иван вернулся в сарайчик на ПМЖ. Он, как мог, подлатал его изнутри. Наибольшим достижением стал кусок толи, найденный на дороге. ночью Степанов забрался на крышу и прикрепил туда свою находку — прямо над своим лежбищем. Единственное, чего он действительно боялся, — это болезни, которая заставила бы его обратиться к всесильным медикам. Наверняка, те были подготовлены милицией к визиту странного существа, отдаленно напоминавшего украинского журналиста, находившегося во всероссийском розыске. Вылечить — не вылечат, а настучат точно. Иван начал практиковать утренние обливания водой.

Он постепенно стал приходить к выводу, что этот “дачный” период его биографии отнюдь не самая темная полоса в жизни. Иван сравнивал свое нынешнее состояние духа с тем, что было у него в Киеве. Там он ежедневно совершал сотни бессмысленных, ритуальных поступков горожанина. При этом редко выдавалась возможность например просто поразглядывать окружающую действительность, еще реже — подумать. Он вместе с остальными исполнял танец под бубен шамана, вводящего в транс каждого городского жителя. Танцующие с гиканьем и воем исступленно дергаются до тех пор, пока не упадут обессилено под ноги соплеменников. Зачем? Иван задавал себе этот вопрос и не находил ответа. Все, что давала ему городская жизнь кроме­ того, что имел он здесь — в своем убогом сарайчике, представлялось теперь чем-то вроде стеклянных бус и дешевых ножиков, которыми колонизаторы приводили в восторг аборигенов. Да, собственно, если соскрести с горожан этот цивилизованный налет, обнаружится все то же родоплеменное нутро: вожаки, шаманы, воины, самки, отдающиеся сильнейшим.

Небо окончательно прохудилось, зарядили холодные осенние дожди. Земля размокла, разбитые до предела кроссовки не просыхали. Иван старался не выходить из своего не очень сухого укрытия. В избе он разыскал журнальную разносортицу десятилетней давности и теперь ежедневно знакомился с не очень светлыми мыслями авторов. Лучше бы ему откопать здесь небольшенькую библиотеку чего-нибудь классического. Или пару томиков Сартра. На станцию он являлся все реже, порой — раз в неделю. Мужик с метлой, похоже, вжился в образ. Теперь он обычно прятался в милицейском околотке на вокзале, философски оценивая через окно дождливую действительность.

Ивана, кажется, уже почти не волновало присутствие этого псевдо-гегемона. Он возвращался к себе, не забыв подхватить валявшиеся­ на дороге кусок доски или проволоки — в хозяйстве пригодится. Этот бомжующий журналист с нетерпением ожидал, когда садовое товарищество окончательно очистится от летних обитателей, чтобы без стеснения перебраться в избушку, более приспособленную для зимовки.

 

Вот и первый снег выпал. Иван с удивлением наблюдал, как одинокие снежинки облепили черные ветви. Он представлял, как при каждом шаге подошвы его кроссовок крушили тысячи филигранно выполненных снежинок, устилающих дорогу. — Будет сегодня дворнику работы, — констатировал Иван.

Фигура с метлой должна была выделяться на снежном фоне. Ему следовало энергично делать корпусом пол-оборота, повторяя дви­жение косаря. А за его спиной должна тянуться черная дорожка асфальта.

Дворника не было. Иван оперся о дерево, ожидая появления знакомой фигуры. Холодно, должно быть, заглянул к своим — в отделение.

На фуражке у Ивана образовалась внушительных размеров снежная шапка. Он очнулся от вялотекущих мыслей и взглянул на часы, выгодно отличающие его от классического бомжа: вот уже час, как дворник не появлялся, даже не приступил к работе. Иван потоптался под деревом еще полчаса и в задумчивости отправился в сарай. Нет, все же пора было перебираться в избу. Предстояло много работы: почистить и проверить печь, чем-то закрыть окна, переставить дверь из сараюшки в избу.

Он повторно отправился на станцию после обеда и сразу же вернулся обратно: было ясно, что дворник не появлялся. Снег на перроне хранил следы ног пассажиров, но метлы не видел.

Иван возвращался домой в задумчивости. Он не спешил поскорее скрыться на своем участке, как поступал обычно. Казалось, сегодняшнее отсутствие дворника сулило ему какие-то перемены. То есть это могло привести к полному изменению его нынешней жизни. А он уже и сам не знал — хотел ли этих перемен. Иван лишь отметил про себя, что он неосознанно тут же потерял осторожность, у него как-то вдруг пропала боязнь встречи со случайным прохожим, будто вся опасность заключалась в одном лишь станционном дворнике.

“Может, заболел человек, с кем не бывает. Или сменщика прислали, а тот задерживается”, — раздумывал Иван, то ли боясь, то ли надеясь на это. Утро вечера мудренее.

Запланированный на завтра переезд в избушку был отложен.

Следующим утром он проснулся раньше обычного и всеми спо­собами оттягивал время похода на станцию. Но как ни старался, пришел­ туда раньше обычного. На этот раз Иван одел на себя все теплые вещи, которые были в его распоряжении, благодаря чему смог прождать дворника целых два часа. Напрасно — он так и не появился. А снег все шел: зима обещала быть ранней.

На перроне стали образовываться небольшие сугробы. Пассажиры каждое утро вытаптывали в снежной целине свежий ход, который становился все глубже. Да и пассажиров-то осталось совсем немного. Иван все больше времени проводил за наблюдением над жизнью перрона. Но тот, кого он то ли хотел, то ли боялся увидеть, так и не появился. Наконец, Иван понял, что уже не увидит его никогда. Это случилось после того, как он заметил тетку в железнодорожной форме (очевидно, начальницу станции), которая раскидала лопатой снежные завалы у входа и подчистила лестницу. На все это ей хватило минут двадцати.

За те четыре дня, что прошли с момента исчезновения “дворника”, Иван успел для себя все решить. Видимо, все сроки вышли. Его уже не искали. Но ошибка в рассуждениях могла обойтись очень дорого. Поэтому Иван искал явного подтверждения того, что “сторож” дейст­вительно исчез, а не изменил наблюдательную позицию. Появление железнодорожницы с лопатой стало таким знамением.

Иван засобирался. Он-таки перебрался в избу. Затопил печь, которая безбожно коптила, нагрел воды, вымылся, как мог, побрился найденной в избе ржавой бритвой. Ею же подрезал волосы на лбу и висках. Кажется, именно так выглядят хипующие студенты. Потом уложил в рюкзак кое-что из провизии. Пакет с документами сунул за пояс. Сверху нацепил все, что осталось из одежды, захваченной из дома, прикрыв это самой приличной из дачных фуфаек. Натянул кепку и без раздумий вышел.

Он шел не привычным маршрутом, а в противоположную сторону — прочь от станции. Ивану совсем не хотелось появляться там, где несколько месяцев его пасли, где, наконец, выносили на носилках тело его друга. Следовало пройти как можно дальше в сторону Москвы, чтобы оторваться от этого места, где его все еще могли “пасти”.

Иван шагал по размокшей объездной дороге под мокрым снегом, валившим с небес. Кроссовки давно уже насытились влагой, фуфайка, источающая холодные струйки по всему телу, висела пудовой гирей. Но Ивану почему-то было здорово. Может быть, оттого, что его ждали какие-то — хорошие или плохие — перемены. А ведь он в сущности всегда их любил, просто успел забыть об этом.

Иван миновал две деревеньки, какое-то число садовых товариществ, вышел на асфальтовую дорогу и даже был недалеко подвезен заскучавшим водителем. К вечеру он удалился от своего дачного убежища километров на пятьдесят. Час на электричке — и он в Москве. Можно будет прямо с вокзала отправиться к Сереге Бужникову домой. До утра ему все рассказать-показать, а завтра, если сложится, — готовить публикацию.

Иван скинул в обочину фуфайку и подошел к перрону электрички. Близость столицы была очевидна: народа много, одет по-город­скому. Милиции он не заметил и постарался затереться в ряды ожидающих. Под скамейкой заметил кем-то выброшенную батарейку. Иван присел завязать шнурок и сунул батарейку в карман. Вставить ее в плейер­ не успел — прибыла электричка. Иван вошел в теплый вагон, сел на мягкое сиденье, отвернул лицо к окну, словно рассматривая что-то: очевидно, в ориентировках не было фотографии его затылка. К тому же, этот затылок за последние несколько месяцев изрядно зарос. Потом он с надеждой вытащил батарейку и вставил в плейер.

У него был хороший аппарат: компактный и очень экономичный. “Панасоник” — Иван любил его за изысканный ровный звук: не то что попсовые “Соньки”. Сутки работы на одной батарейке — вот они плоды научно-технического прогресса! Если батарейка не успела намокнуть, ее должно хватить на то, чтобы как минимум полчаса послушать радио. Аппарат ожил! Иван включил сканирование программ, затем надел наушники и стал перебирать станции. Некоторые, те что послабее, звучали с трудом, из-за треска почти ничего не было слышно. Он отыскал несколько устойчивых станций и стал перебирать их одну за другой. Везде было одно и то же — треп заик-ди-джеев, сообщения радиопатрулей, бестолковая “попсня” в исполнении маш, миш, жень, “серебряных” и “космических” девчонок. Иван с удивлением заметил, что все это почему-то его не раздражает. Он скакал от станции к станции и беспричинно улыбался.

В наушниках пропикали сигналы точного времени. Затем раздались позывные “Маяка”. Голос ведущей был ровным и немного игривым. Наверное, ей было лет двадцать пять — не больше. Передавали новости. В России очень хотели всех победить, Жириновский в очередной раз очень изысканно обругал кого-то матом, цены на нефть росли. Кажется, в этом мире ничего не изменилось.

— А теперь сообщения из стран СНГ, — пропела девица. Определенно, она должна быть очень сексуальной. — В Украине продолжается обсуждение итогов досрочных президентских выборов. Напомним: три месяца назад украинской оппозиции удалось добиться представления Верховного Совета в Конституционный Суд с обвинениями против президента Украины в совершенных преступлениях. Конституционный Суд своим решением подтвердил факты, указанные пар­ламентариями. После этого в спешном порядке парламент объявил импичмент­ президенту, а Центризбирком назначил дату досрочных выборов президента, которые состоялись в минувшую субботу. Как известно, в ходе голосования большинство украинских граждан предпочли известного украинского политика, лидера партии Народного спасения Семена Осыку...

— Эй парень, что с тобой? Поплохело, что ли? Ты как — живой?! Слышишь?! — Дородный дядька, сидевший напротив, тряс Степанова за грудки и беспомощно оглядывался по сторонам. — Ну что, оклемался немного?

— Все нормально, нормально все, — шептал Иван побелевшими губами. — Вы сядьте, не волнуйтесь. Это я так... Иногда находит.

Плейер замолчал — батарейка окончательно села. Подъезжали к Москве.

 

КОНЕЦ