Расследование не для печати. Investigator

Не женщина — кремень! Иван выходил из ресторанчика выжатый как лимон. Столько соображать ему не приходилось давненько, а скорее всего — никогда. Лисовенко сыпала названиями фирм, схемами проводок, характеристиками задействованных коммерческих структур. Ивану то и дело приходилось задавать вопросы. В результате вырисовалась роль Лисовенко в партийно-клановой экономической структуре. Светлана Маркияновна оказалась очень важным и информированным лицом. Но после разговора Иван сделал однозначный вывод: всего она не знает.

А знала она (теперь и Степанов) следующее. Существует ряд совершенно легальных, процветающих компаний. Там работает квалифицированный персонал, призванный реализовывать коммерческие задумки Осыки и его влиятельного окружения. “Своим” фирмам передавались заведомо выигранные тендеры на выгодные заказы госструктур. Существовали фирмы, работавшие с энергоносителями, специализировавшиеся на экспорте металлов, цемента, другой ликвидной продукции. Импортировали ширпотреб. Через фонд шел поток подакциза, с которого не платилась пошлина.

Таким фирмам не составляло большого труда получить любой кредит. Под любую финансовую программу бюджетной помощи — будь то село или угольная отрасль, существовала фирма, которая с успехом переваривала немалую, а то и львиную долю такого вспомоществования. В принципе, весьма часто и сами программы поддержки тех или иных отраслей принимались с одной целью: дабы перелить значительные суммы из бюджета государства в бюджет собственный.

Лисовенко официально числится в нескольких таких фирмах. Она решает вопросы проплат, ведет черную кассу — фактически руководит финансовой деятельностью этих структур. Отчитывается и подчиняется только Осыке. А тот — Полищуку. Еще в ряде фирм сидят проверенные бухгалтеры, которые подчиняются непосредственно Лисовенко, хотя юридически она к этим фирмам никакого отношения не имеет. Таким образом, Светлана Маркияновна контролирует финансовые операции значительной части легальной коммерческой сети, созданной комсомольцем по указанию и при поддержке Полищука.

Нельзя сказать, что эта информация стала открытием для журналиста. Существование экономической базы — альфа партийного строительства. Степанова интересовали детали: конкретные даты, суммы, схемы перечисления средств, партнеры. Но Лисовенко знала лишь о суммах, которыми оперировали руководимые ею структуры (легально и “по-черному”), но не ведала, что происходит с этими средствами дальше. Ее кругозор заканчивался на редуте, который называется “фирма-однодневка”. Была отработана схема ведения дел на легальных фирмах, чтобы они едва оставались на плаву. То есть: активно работали, проводили выгодные сделки, но в итоге оказывались в нулях. А основная часть немалой прибыли перечислялась по липовым договорам на фирмы, которые вскоре лопались. Так средства уводились из-под легального контроля, после чего использовались Осыкой по собственному усмотрению. но как? Это уже был не уровень госпожи Лисовенко.

Самым важным, что удалось узнать, была скупая информация о реальных людях из фирм-однодневок. Лисовенко объяснила, что ей этих людей представлял Осыка. Все контакты ограничивались предельным минимумом: созванивались, бухгалтер узнавала, существует ли еще фирма под старым именем, после чего стремительно переводила деньги. Затем получала подтверждение о поступлении суммы на счет. Если “однодневка” лопалась, ее руководитель договаривался с Лисовенко о встрече, чтобы передать ей бланки с печатями новой фирмы для составления липовых договоров. После этого продолжали работать по прежней схеме.

При этом — никаких лишних контактов, никакого обмена информацией. Осыка дал понять, что это категорически запрещено.

На все дальнейшие расспросы о жизнедеятельности “однодневок” Лисовенко делилась лишь предположениями. Сегодня ни одна из подобных фирм не работает без крыши. Часто их создают банки, в которых и открывается счет. В противном случае любая такая фирма была бы изобличена за месяц — срок, в течение которого банки обязаны предоставлять информацию о сомнительных фирмах, через которые идет активная обналичка, либо значительные суммы лихорадочно переводятся через лоро-счета на Запад. помимо руководства банков, крышу могут организовать руководители экономических служб силовых структур. Из информации, касающейся сомнительных фирм, которая поступает из банков, борцы с экономической преступностью отфильтровывают “свои” структуры, которые, естественно, проверке не подлежат. “Под кем” работали “однодневки”, на счета которых бухгалтер отправляла немалые деньги, она не представляла, да и не хотела представлять. По этому поводу Лисовенко заметила одно: “Человек уровня Осыки может обеспечить в нашей стране прикрытие на любом уровне”. Все, что было известно бухгалтеру о руководителях “однодневок”, — номера их мобильных телефонов и имена.

* * *

Очевидное злоупотребление слабоалкогольным напитком типа пиво, состоявшееся вблизи штаб-квартиры “Укртелекома”, имело такой результат: через два дня собутыльник Степанова Виталик выдал страничку с данными по номерам мобильников, полученных у Лисовенко. Но ни один номер не значился за самим владельцем. Все они проходили по документам за разными фирмами с ничего не говоря­щими названиями.

Иван откровенно загрустил. Получалось, что все его рискованные комбинации так и не позволили вскрыть всю империю Осыки. А без этого данные, полученные от Лисовенко, ничего не стоили.

Жаль, конечно, что блицкрига не получилось. Но Иван не отчаивался, тем более что теперь в его распоряжении была конфиденциальная информация, полученная от бухгалтерши. Степанов твердо решил: он будет копать дальше. Уж больно интересная история вырисовывалась. Предстояли затяжные разведывательно-боевые действия с неясным результатом.

Иван решил, не много-не мало, обложить всю Партию народного согласия. Впрочем, обложить — сказано громко. Попытаться навести некоторые справки — будет точнее. Для этого Ивану пришлось переквалифицироваться в политолога, что уже стало подвигом. Ибо пятиминутная беседа на околополитическую тему могла вызывать у Степанова что-то сродни морской болезни.

Решившись на эту жертву, Иван запасся сигаретами, угнездился в курилке “Радио Гондурас” и затаился. Первым появился Игорек — радиосветило в сферах высокой политики и государственного строительства. Нимб классика буквально проступал через его всклокоченную шевелюру. Он вышагивал, энергично выбрасывая в стороны носки туфель, обозревая лишь то, что находилось выше его головы. Улестив Игорька фразой о поразительном профессионализме и глубине его последнего интервью с имярек, Иван добился снисходительного внимания к своей персоне. Степанов заискивающе поинтересовался мнением мэтра о политической ориентации Осыки и перспективах его карьеры. Для собеседника это стало сигналом для демонстрации своего превосходства: он разразился тирадой, смысл которой Ивану не удалось уловить. В финале беседы Игорек дал Ивану весьма дельный совет: слушать “Радио Гондурас”, особенно его репортажи, и тогда для Степанова не останется тайн в сфере политики. Иван внима­тельно прослушал несколько таких репортажей. Казалось, в эфире вещал ша­ман. Даже через радиопомехи чувствовалось, как Игорек упивался звуком собственного голоса. Он вещал тайные заклинания, плел словесные узоры. Но, пытаясь разобраться в смысле услышанного, Иван с удивлением приходил к выводу, что таковой просто отсутствует. Списав это впечатление на свою бестолковость, Иван не оставил затеи узнать истину от умных людей.

Следующим объектом, который подвергся атаке, стал мэтр и мастодонт украинской журналистики Владимир Синько, который то и дело фигурировал на телевидении, находился рядом с “вождями” в их зарубежных поездках, был вхож едва не во все кабинеты, водил дружбу с очень влиятельными людьми. В разговоре он то и дело вытягивал мобильный телефон, задумчиво направлял взгляд в потолочное пространство и какое-то время молча пускал кольца дыма. Затем коротко отзывался: “Буду” или “Естественно буду”, но чаще молча отключал телефон: Синько всегда был кому-то нужен.

Мастодонт коротко и доходчиво изложил Ивану политический расклад в стране. Степанов поделился своими сомнениями по поводу объективности журналистских материалов вообще и политических предсказаний в частности. Ибо нельзя толково проанализировать ситуацию, не имея в достаточном количестве исходной информации. Ведь у украинских журналистов было все что угодно: лозунги, прокламации, нечто, выдаваемое за информацию, но самих достоверных и объективных данных о происходящем они не получали. В стране действовал четкий механизм сокрытия объективной картины происходящего и предоставления дезинформации.

Синько не слышал Ивана, он был абсолютно уверен: ему информационный голод совершенно не грозит.

— Знаешь, я уже не хожу по кабинетам и брифингам: такая информация мне не нужна. Достаточно позвонить паре информированных коллег — и мне будет известно больше, чем Президенту.

Все это звучало неубедительно. С чувством, близким к зубной боли, Ивану пришлось участвовать в бесконечных дебатах коллег, специализировавшихся на событиях в парламенте, политических партиях, крутившихся в Администрации президента и прочая. Каждый, кто хоть раз посидел в ложе прессы Верховной Рады, выдвигал свои глобальные версии происходящего, делился “абсолютно конфиденциальной информацией”. Проанализировав услышанное из уст политических чревовещателей, Степанов сделал удивительное открытие: каждый политжурналист нес отсебятину, противоречащую утверждениям другого не менее именитого коллеги. Всякий раз собеседник пытался выдать что-то пооригинальнее, версию позаковыристее.

Такие разговоры часто протекали в парламентском буфете или курилке. Тут пресса была во всей красе. Именно в парламенте можно наблюдать апофеоз украинской журналистики. Самое любопытное происходит в кулуарах. Здесь кружат стайки журналистов. Они норовят выловить какую-нибудь особо популярную политическую особь. На выходе из сессионного зала депутат величественен: он сдержан, преисполнен достоинства и патриотизма, не на шутку озабочен чаяниями электората. Депутатский “гон” начинается перед выборами. В эту пору законотворцы напоминают девиц на выданье, пришедших на танцплощадку знакомиться с парнями. Здесь, на выходе из сессионного зала, парламентский корпус проходит, пожалуй, самый суровый экзамен, в ходе которого выясняется: способен ли этот политик воз­будить теплые чувства, любовь, обожествление? Если ты способен привлечь внимание журналистов к своей персоне, значит и электорат будет любить тебя и, возможно, изберет в дальнейшем. И всякий депутат помнит трагические примеры народных избранников олигархического свойства, которые проваливались на выборах, невзирая на грандиозные бюджеты своих избирательных кампаний.

Депутаты степенно выходят из зала заседаний, не спеша плывут в толчее журналистов. При этом депутатский взор блуждает: боковым зрением законотворцы отслеживают реакцию журналистов на их появление. Если пройдя всю дистанцию, где преимущественно происходит “охмуреж”, депутат так и не удостаивается внимания прессы, он может предпринять инициативные действия: задержаться в самом оживленном месте, поздороваться со знакомым журналистом, завести непринужденный разговор. Глядишь, и заинтересует представителя прессы, подбросит ему что-нибудь живое, заставит взять комментарий, процитировать в своем изданьице.

Но там, в фойе можно увидеть лишь одну ипостась депутата: лубочную, официальную. Дабы узнать и почувствовать его “живьем”, не “для прессы”, следует спуститься в подвальное помещение, где размещается депутатский буфет. Для прессы туда вход свободный, но цепляться к политикам в священные моменты тщательного пережевывания пищи не принято — разве что для пары-тройки особо маститых представителей четвертой власти.

Иван частенько захаживал сюда при наличии времени. Потому что очень удобно: центр города, в буфете никогда нет очереди, пиво холодное и по умеренной цене. С бутылкой “Оболони” весьма приятно понаблюдать за повадками народных избранников. Здесь почти как в бане: какой бы ты маститый не был — остаешься на равных со всеми: такой же потребитель колбасы и салатов, как и простые смертные­. В целом на Ивана депутаты производили угнетающее впечатление, даже хуже, чем по телевизору. Они гоголем шествовали по ковровой дорожке к буфетной стойке. Заказ делали вальяжно, отпуская игривые замечания шустрым буфетчицам. Очень радовали взор аграрии. Кем бы они не были в своей теперешней политической жизни, но уровень их оставался прежним: “голова колгоспу”. Большинство успело обзавестись роскошными костюмами. При этом рубашки были несвежими, а туфли — стоптанными, не видевшими щетки и крема. Они пытались копировать повадки парламентских денди: парламентариев-экономистов, юристов и прочих городских выдвиженцев. Получалось это с трудом. Заметив, что эффектно выглядит одна рука в кармане брюк, аграрии решили перещеголять всех этих “рыноч­ников”, обучившихся манерам в западных командировках. Депутат-аграрий идет по коридорам Верховной Рады как по родному селу: засунув в карманы брюк сразу обе руки — едва не по локоть. В буфете он громко разговаривает с соплеменниками, курит за столом и сби­вает пепел в тарелки либо на пол (пепельниц нет, поскольку курение в буфете официально запрещено), под вечер не гнушается водкой.

Парламентские корреспонденты отмечены печатью близости к влас­ти. Они не без удовольствия влачат груз грандиозной ответственности поведать народу всю правду. Любой журналист, специализирующийся на политике, считает долгом иметь свои пристрастия, кого-то любить и с кем-то бороться. Журналист ждет, чтобы с ним поздоровался какой-нибудь депутат, ну хотя бы кивком головы. При этом очень желательно, чтобы жест внимания был замечен коллегами. Потом можно будет где-нибудь в курилке вспомнить к случаю: “Ну гово­рил же я Володе...” Упоминание депутата по имени свидетельствует о неформально близких отношениях журналиста с депутатом. Некоторые народные избранники из числа наиболее дальновидных всегда находят минуту, дабы подемократичничать с журналистами, помня, что выборы неизбежны — как рок, как смерть, как кара господня.

из общения с “парламентскими” коллегами Иван в конце концов подсобрал кой-какую информацию, но веры ей не давал: слишком противоречива. Скорее, это были версии, которые следовало проверять. Попытавшись выяснить что-либо конкретное из политической жизни страны, Иван понял одно: в политике, равно как и в женщинах, у нас каждый считает себя специалистом.

Следующим шагом Ивана стал поход в библиотеку. Сначала он перелопатил прессу, поддерживающую “партию народного согласия”. Политическая платформа ПНС его мало тронула, поскольку принципиально не отличалась от прочих. Интересовали ключевые фигуры и связи партийцев. Порой в интервью партийных лидеров проскакивала любопытная информация. Представляло интерес сопоставление выступлений представителей партии с теми событиями, что происходили в стране. Часто они не были связаны внешне, но порой удавалось отследить скрытую заинтересованность ПНС в том или ином разрешении вопроса, особенно когда это касалось налогообложения, экспортной политики, управления отраслями народного хозяйства, процессов приватизации. Партийная пресса оказалась весьма полезной для выявления лиц и структур, поддерживающих ПНС. Интервью с руководителями различных организаций, позитивные статьи о фирмах и предприятиях позволили Ивану составить немалый список лиц, фирм, организаций, потенциально связанных с ПНС. Попутно он перепроверил на “родственную связь” уже известные ему имена и структуры из империи Осыки. Они то и дело мелькали на страницах изданий, предрасположенных к ПНС или прямо финансируемых партией.

Затем Иван пролистал прессу, которая не питала симпатий к клану Полищука—Осыки. Отсюда он выбрал конкретные факты, представляющие ПНС не в лучшем виде.

Следующие две ночи Иван просидел перед компьютером. Наиболее информативные и конкретные вещи он узнавал не из украинских источников, а отыскивал на зарубежных сайтах. Он нагрузил наиболее мощные поисковики задачей поиска информации про Осыку, Полищука, ПНС. Так Ивану открылись неафишируемые нюансы финансовых отношений ПНС с другими партиями. выяснилось также, что Осыка финансировал некоторые партии, не входящие в альянс с ПНС, и даже оппонирующих ей. таким образом комсомолец мог влиять на ситуацию, не засвечивая себя, особенно если какое-то решение шло в разрез с партийной платформой. Упоминались не только партии, но и отдельные политические личности, кормящиеся с рук Осыки и Полищука. Иван с удивлением отметил, что большинство “ручных” политиков из этого списка фигурировали в роли независимых бессребреников.

Затем Иван вспомнил и об однокласснике Вовке, осевшем в Штатах. “Отщепенец” уверенно трансформировался в передовика американской науки, но интерес к Украине не потерял. Порой он присылал Ивану информацию, касающуюся ситуации в СНГ. Как правило, это были результаты анализа общественных институтов и отдельных аналитиков, которые знали об Украине больше, чем местные политве­щатели.

В результате этих библиотечно-компьютерных бдений папочка Ивана заметно обеременела. Но все еще не хватало данных по Осыке. Так, не до конца было ясно его место в экономической структуре партии.

 

На следующий день Иван углубился в изучение почты “Радио Гондурас”. Десятки писем ежедневно сваливались в бездонный ящик, где Степанов отыскал письмо из Полтавской области — родины Семена Прокопьевича Осыки. Иван высказал желание отправиться в командировку по письму, порадовав руководство своей инициативностью.

С работой по письму он справился за полдня. После чего прибыл в село, где родился и вырос один из выдающихся политдеятелей эпохи становления державности. Иван заявился в сельсовет и сообщил, что будет готовить серию репортажей о проблемах сельскохозяйствен­ного сектора — на примере рядового полтавского села. После этого он должен был выдержать словесную атаку сельского начальника, повествующего о наболевшем. Когда тот затих, чтобы перевести дух, Степанов взял инициативу в свои руки и проявил интерес к социальной теме. А узнав, что единственная школа в селе на ладан дышит, Иван выразил желание немедленно отправиться туда.

Школьная директриса попыталась донести до сознания журналиста беды системы среднего сельского образования. Едва не зевнув, Иван поинтересовался: а как обстояла ситуация раньше, вспомнив к слову, что известный всей Украине Семен Прокопьевич Осыка, кажется, родом отсюда. Это было светлым пятном учительской биографии немолодой директрисы. Ее понесло. Иван узнал, что она была классным руководителем будущего комсомольского лидера и политического деятеля. Углубившись в тему, директор поведала о юных годах Осыки и его школьных друзьях. Выяснилось, что Сеня дружил с двумя мальчиками, которые после окончания школы, как и Осыка, оказались в Киеве.

Иван остался удовлетворен результатами командировки. Он с трудом выдавил из себя пару сельхозрепортажей из Полтавской области, после чего нагрянул к Притыке. С его помощью Иван “пробил” по адресной базе место жительства однокашников Осыки. Оба поселились в одном спальном районе. Отсюда следовало, что два сельских покорителя столицы не достигли таких вершин успеха, как их именитый односельчанин.

И все же Иван не поленился удостовериться, что все именно так и обстоит. В обоих случаях он действовал по проверенной методе отдела оперативной установки службы криминального поиска. Степанов подходил к подъезду дома, в котором жил друг осыкинского детства, и начинал обработку местных пенсионеров, ярких представителей которых вы без труда отыщите в любом дворе.

— Здравствуйте, гражданочки! — обратился Иван к стайке бабушек, приросших к скамейке у входа в подъезд.

Старушки встрепенулись и замерли, словно воробьи, гревшиеся в дорожной пыли и вспугнутые проехавшим самосвалом. В глазах у пенсионерок вспыхнул огонек любопытства. Они предвкушали затяжную беседу, которая, быть может, внесет свежую струю в их дальнейшие разговоры на ближайшие несколько дней.

— Много ли в вашем доме ветеранов труда? — поддал жару Иван.

— Ой, дак вот ведь — Степановна у нас ветеран, — ожила одна из старух. Ее подружка, кажется, сообразила, о чем речь, и по-военному отрапортовала:

— Семенова Елена Сергеевна, самый что ни на есть ветеран труда. А вам, собственно, это зачем, гражданин?

Видно было, что бдительность старуха проявила для солидности, поскольку вид Степанова внушал расположение, к тому же у него в руках была потертая кожаная папочка, а именно с такими, как правило, ходят представители власти — из ЖЭКа, райисполкома, доверенные лица депутатов. Иногда от таких визитеров что-то по-мелочи перепадает старожилам.

Иван подтвердил версию престарелых собеседниц:

— Я у вас в ЖЭКе теперь заведую проблемами пенсионеров. Назначен начальником подотдела населения послепенсионного возраста. Будем оказывать материальную помощь. Решили начать с категории ветеранов труда.

Старушки дружно закивали головами, что-то в разнобой защебетали. Заискивающе поинтересовались именем нового начальника.

— Иванов Иегудиил Аверьянович.

Бабули решили сразу брать бога за бороду и приступили к установлению неформальных отношений с начподотдела — когда еще такой человек к ним лично заявится.

— Аверьяныч, а когда ж помощь ожидать? Записываться надо или как?

— С этим, гражданки, спешить не будем. Следует определиться с численностью, узнать потребности. Я вот лично решил перепроверить наличный пенсионный состав, познакомиться с контингентом на месте. К примеру, в вашем подъезде сколько пенсионеров будет?

Бабули нахохлились, задвигали губами, стали спорить. В результате насчитали двенадцать персон.

— Иван вытащил блокнот, переписал под диктовку всех пенсионеров и номера их квартир. Потом перевернул несколько страниц, будто что-то сверяя.

— А что же вы из сто двадцать седьмой никого не назвали, там семейство Шкурко прописано. По нашим учетам, у них пенсионер должен проживать.

— Старухи дружно замахали руками. Нет, что ж вы, Аверьянович, нам не доверяете! У Шкурко вся-то семья — трое человек: молодые еще совсем. Дочка только в школу пошла.

— Значит, дочка у них? Может, что-то перепутали? А кто еще на их жилплощади проживает? Нам ведь сейчас прописка не обязательна. Живет человек — значит, будем помогать.

— Да никого — всего-то их трое там. А в помощи вашей они не нуждаются. Знаете, как живут: каждое утро водитель на машине забирает хозяина на работу. Жена вся расфуфыренная ходит, дочку недавно в заграницы отправляли в детский лагерь. В Италию, что ли...

— Любопытно, что ж это наши там напутали... А вы все верно говорите, обидно ведь будет, если все пенсионеры пайки получат, а из 127 квартиры человека обделим. Где эти жильцы работают — знаете?

— Да они скрытные какие-то, мы им не ровня. У них дом — полная чаша. Все время какие-то покупки в коробках завозят. И когда уж накупятся.

— Договорились, раз не проживает пенсионеров, тогда я 127-ю вычеркиваю. Ну, граждане пенсионерки, счастливо оставаться. Когда надо будет явиться за помощью — мы вас вызовем по почте.

Бабули сразу раскудахтались, замахали руками, а когда Иван скрылся из зоны видимости, взялись за обстоятельное обсуждение только что случившегося разговора.

Аналогичный визит Иван нанес по адресу второго односельчанина Осыки. На этот раз он общался с подвернувшимся под руку дворником. При этом Степанов выступал в роли брокера, прибывшего для осмотра квартиры 98, хозяева которой якобы собрались ее продавать. И надо же такому случиться: договорились о встрече, Иван явился, а хозяев нет. Может, номер квартиры дали не верный? Брокер поинтересовался, кто в 98-й хозяин. Все совпадало: живет там семейство Кацюбы.

— А я-то думаю: что это они такой ремонт в квартире устроили, видно, квартиру к продаже готовят, — понимающе сообщил дворник.

— Может, уехали куда-нибудь отдыхать да забыли нам сообщить?

— Нет, не похоже. Они только недавно вернулись откуда-то: все очень загорелые. Да я еще сегодня утром видела, как их хозяин свой “Мерседес” из гаража выводил.

— А, черный такой, с антенной?

— Ага, с антенной. Только машина у них не черная, а серебристая, недавно купили. Видать, очень дорогая.

 

Эти визиты дали Ивану одно: живут односельчане Осыки все лучше. Но установить род их занятий не удалось: те, очевидно, вели скрытный образ жизни. Только этим Иван объяснил такой странный выбор ими места жительства. Граждане, разъезжающие на “Мерседесах”, могут позволить себе жилье попрестижней. Но вся прелесть спальных районов в том, что в них человек теряется, здесь жильцы, как правило, поселились относительно недавно, живут более уединенно, чем в старых домах, а значит располагают друг о друге весьма скудной информацией. Это могло свидетельствовать о том, что господа Шкурко и Коцюба занимались чем-то не очень легальным.

Конечно, можно было на свой страх и риск продолжать самостоятельные изыскания в этом направлении, но существовал более безопасный и эффективный путь. Он привел журналиста к заместителю председателя банка “Кэпитал” Руслану Станиславовичу Загорулько. Тот одновременно являлся начальником службы безопасности банка, председателем межбанковской “секьюрити” и федерации коммерческих служб безопасности, одним словом, это был влиятельный и весьма информированный человек.

Степанов познакомился с Загорулько еще в бытность того первым замом Главка по борьбе с организованной преступностью. У него были блестящие перспективы продвижения по службе, но в один прекрасный момент Загорулько попросту подставили. В МВД разгорелся громкий скандал, который вышел за украинские рамки. Нужно было как-то отреагировать. В итоге сдали Загорулько и еще пару милицейских функционеров второго эшелона.

Все понимали, что Загорулько не при чем: он стал случайной жерт­вой обстоятельств. Поэтому его не выбросили на улицу. Просто тот лишился возможности делать карьеру на государственной службе. Да по существу и не уходил он из органов. Просто Игоря Станиславо­вича перевели в ранг офицера действующего резерва Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Такие штатные единицы появились в структуре МВД совсем недавно — по образу и подобию системы, сложившейся в СБУ. В МВД обосновали су­ществование подобной службы резким ростом уровня экономической преступности. Действительно, банковская система на момент становления была, за редким исключением, тотально криминальной. Когда базис существования банковской системы был заложен — преимущественно криминальными методами, настал этап номер два. Новоявленные банкиры каждый по своему распорядился выпавшей на его долю удачей. Одни упаковывали чемоданы долларами и рвали за границу. Кто-то стремительно и почти законно раздавал невозвратные кредиты, часть которых ложилась в карман банкиру. Не без стараний высоких людей, которые обзавелись собственными банками, началось раскручивание инфляции. Вот тогда все в полной мере осознали, что значит иметь собственный банк. А те, кто упустил момент, стремились переделить банковское поле. Среди новых претендентов оказались и представители стремительно коррумпирующих правоохранительных ведомств.

В СБУ первыми попытались установить контроль над банками. С одной стороны — чтобы влиять на криминогенную ситуацию в финан­совой сфере, с другой — чтобы всегда иметь компромат для “решения­ вопросов” с банкирами. А “вопросов” возникало все больше. Как правило, они касались финансирования деятельности спецслужбы, прежде всего ее весьма дорогостоящих зарубежных резидентур. Руководители службы быстро вошли во вкус и пожелали самостоятельно делать деньги. Для этого они и направляли в банковскую сферу своих протеже, числившихся в списке офицеров действующего резерва.

В МВД с некоторым опозданием поняли прелести “двойного статуса”. Спохватившись, стали формировать собственный кадровый состав офицеров действующего резерва. В основном сюда включали бойцов экономического фронта из УБОП и УБЭП*. Таким способом в Украине постепенно произошел перераздел банковской сферы. Теперь каждый осведомленный человек знал, где бандитский банк, где эсбэушный, где милицейский. Принадлежность банка “Кэпитал” была для Ивана секретом. Он мог быть как милицейским, так и эсбэушным. Ведь практика вербовки работников милиции соседями с улицы Владимирской широко распространена. Вопреки наличию в системе МВД собственной службы внутренней безопасности и контролю МВД со стороны прокуратуры советская традиция “курирования” работниками СБУ “младших братьев” из милиции осталась. А значит, Загорулько мог быть как из тех, так и из этих.

 

Иван позвонил Игорю Станиславовичу под конец дня. Тот, кажется, всегда был рад пообщаться с прессой. Порой даже Ивану казалось, что банкир отдает ему некоторое предпочтение перед иными коллегами. Во всяком случае, как правило, посещение Степановым апартаментов Загорулько заканчивалось к ночи. всякий раз Ивана в полусознательном состоянии доставляла домой банковская служба безопасности. Поутру ему сложно было вспомнить суть разговора и обстоятельства возвращения домой. Поэтому всякий раз, когда возникала потребность пообщаться с Загорулько, Иван с ужасом думал о последствиях.

Игорь Станиславович был как всегда немногословен и радушен. Он вызвал секретаршу, и та мигом устелила офисный стол белоснежной скатеркой, которую заставила закусками, принесенными из бу­фета. Загорулько толкнул неприметную дверку и вошел в узкую комнатку, напоминающую кладовку. Иван заметил там холодильник. Оттуда­ генерал извлек бутылку заиндевевшей водки неведомой Ивану­ породы. При этом вторую бутылку он переложил из нижнего отделения в морозильник — для пущего заиндевения перед скорым употреблением. Журналист на секунду зажмурился.

С первой бутылкой они справились довольно живо. Разговор перескакивал с темы на тему, все ближе подбираясь к “женскому вопросу”. Иван знал по опыту: как только речь заходит о бабах, это есть верный знак того, что собеседник уже теряет способность контролировать ситуацию и бдительность. А значит — самое время попытаться заполучить интересующую тебя информацию.

— Игорь Станиславович, а я ведь к вам с просьбой. Стыдно, ей-богу, омрачать делами такой душевный разговор. Да я ведь никогда и не просил у вас ничего для себя лично. А вот для друзей — не постесняюсь, проявлю нахальство.

— Ну, ты давай — без расшаркиваний — в какую историю твои друзья влипли?

— Игорь Станиславович, речь идет о моих коллегах. Приличные люди, жгут глаголом сердца людей, отстаивают справедливость, вскрывают пороки и отдельные недостатки. Денег, естественно, кот наплакал: издание убыточное. Что естественно: если под чью-то дудку не дудеть, писать то, что думаешь, — денег не будет. В общем, дружественная газета — из тех, что бедные, но гордые, заключила договор на поставку газетной бумаги. Деньги перечислили — и на этом точка. Фирма оказалась левой. В итоге газета на грани разорения. Правда, тут есть зацепка. Редактора свели с фирмой два гражданина, которые теперь только разводят руками: мол, сами не ожидали такой непорядочности. Но по некоторым сведениям, эти двое — в деле.

— Похоже на классический кидок.

— Вот именно. Но есть тройственный договор на поставку бумаги­. Граждане-посредники выступали в нем от имени фирмы, которая существует и поныне. Вот только на счету у нее ни копейки, а основных средств — одна пишущая машинка. Но есть подозрения, что у этих мошенников имеются также и преуспевающие фирмы. Вот бы отыскать их. А еще бы выяснить — водятся ли на их счетах деньги? Редактор тут же подаст иск и укажет банковский счет фирмы, на которой мошенники деньги аккумулируют. У редактора и связь в местном суде имеется — судья мигом наложил бы арест на счет до рассмотрения дела, а там, глядишь — и присудили бы возвратить денежки.

— Что известно?

— Только имена и домашние адреса.

— Ну ладно. Фирмы-то их мы установим. Но вот насчет движения средств... Ты же понимаешь — это разглашение банковской тайны.

— Игорь Станиславович, обижаете такими речами. Я ведь не статью собрался писать, а конфиденциально помочь бедствующим коллегам. К тому же без ссылок на источник получения информации.

— Ну, если бы их фирмы обслуживались в нашем банке — тогда я бы смог на свой страх и риск дать раскладку по счетам...

— Не умаляйте своих возможностей. Смею предположить, что для вас получить движение по счету в любом банке — сущая безделица.

Загорулько был польщен, но старался виду не подавать.

— Удивляюсь информированности некоторых журналистов... Ладно, попробуем что-то выяснить. Напиши мне данные этих прохвостов.

— А они уже написаны. Кстати, не ровен час, у них и валютный счет имеется: очень любопытно было бы узнать...

— Сразу видно, Иван: любишь ты мед ложкой есть.

— Так ведь не за себя радею — за товарищей, без крошки хлеба оставшихся.

— Ладно, посмотрим, что там имеется. Ух, как мне все это надоело. А вот ты лучше скажи: знаешь такую журналистку — Степаненко Танечку?

— А как же.

— На днях приходила ко мне — хотела статью написать. Я ей, конечно, всякой ерунды наболтал, видно, журналистка начинающая. Но, должен заметить, весьма смышленая. И такая милая...

Разговор плавно перешел в завершающую стадию. Появилась вторая изрядно заиндевевшая бутылка.

Утром Иван жестоко страдал.

А еще через пару дней он забрал у Загорулько желанную информацию. Банкир порадовал. Оказалось, что односельчане господина Осыки трудились в страховой компании “Владимир”, где оба являлись учредителями.

Движение по счету компании было довольно оживленным. И суммы фигурировали немалые. А точнее — очень значительные: ежедневно оборачивались десятки миллионов. Иван попытался отыскать название компании в собственной памяти, но его там не оказалось: весьма странно для преуспевающей страховой организации. Не менее любопытными оказались движения средств по валютному счету. Основные страховые суммы — до 90 % переводились на счет коммерческой структуры в Польше. Как все это связано с Осыкой, Иван пока понять не мог. Но то, что страховики работали в “системе” — у Степанова сомнений уже не вызывало. Он был уверен, что рано или поздно­ “Владимир” обязательно всплывет. Поэтому аккуратненько подколол информацию, полученную от Загорулько, в папочку.

После этого Степанов крепко задумался. Он физически ощущал потребность в чьей-то поддержке, совете. Но открывать свою затею полностью не собирался никому — даже Притыке. Он обратится к Семену, лишь когда его автономные изыскания зайдут в тупик. А пока еще оставались многочисленные направления поиска. Теперь Иван решил поинтересоваться более зрелыми годами Семена Прокопьевича Осыки.

Начал тривиально: с книжки “Кто есть кто в Украине”. Собственно, оттуда Иван и почерпнул знание, что Семен Прокопьевич закончил Киевский политех.

* * *

В деканате Степанова встретили приветливо. Там очень понравилась идея посвятить политехническому институту специальный выпуск республиканской газеты “Молодь” (Иван для солидности вытянул свои старые “корочки”, оставшиеся после ухода из газеты). Правда, декана несколько удивило, почему Иван заинтересовался списками выпускников двадцатипятилетней давности. Но ответ журналиста его успокоил: редактор “Молоди” двадцать пять лет назад закончил политех, правда, другой факультет. И вот — решил рассказать в газете о наиболее преуспевающих воспитанниках его года выпуска. Каждый журналист газеты получил задание поработать с одним из факультетов, выбрать интересных людей, собрать отзывы преподавателей, встретиться с самими героями...

Таким образом бдительность представителей деканата была усыплена, и журналисту вручили список потока, на котором учился Осыка­. Иван пробежал по списку и, помимо Осыки, обнаружил еще одну заметную фигуру: Александра Павловича Опришко. Это был ни кто иной, как представитель демократического крыла украинских политиков. Фигура заметная: доктор наук, западник, руководитель созданного им Института укрепления демократии. Иван имел с ним шапочное знакомство, даже однажды брал какой-то комментарий. Правда, политические взгляды Опришко не совпадали с идеологией ПНС, да и с Осыкой, казалось, их не могло ничего связывать. Иван счел совпадением их совместную учебу в вузе, не более.

Склонившись над списком, он вдруг сделал удивленные глаза:

— Да у вас, оказывается, учился Осыка!

— Декан подтвердил информацию, хотя по выражению его лица было заметно, что тот не считает Осыку фигурой, способной повести за собой нацию и спасти Украину. Очевидно, декан с небрежением относился к технарям, которые, забросив дипломы, шагнули в политику. А быть может, он просто не любил комсомольских активистов, даже бывших. В общем, разговор не завязался.

Переносить в блокнот весь список выпускников было рискованно — это могло насторожить. Степанов ограничился выпиской лишь нескольких фамилий. Затем под диктовку декана Иван записал пару фамилий именитых ученых — воспитанников факультета, которые за государственные гроши самоотверженно двигали науку. Заявив, что он немедленно отправляется к этим достойным гражданам, Иван покинул стены учебного заведения.

Визиты к двум политеховцам, преуспевшим на ниве науки, не дали результата. Ивану не удалось их разговорить. Те упрямо сводили бесе­ду к отсутствию денег на развитие науки или заводили монотонные лекции о своих научных достижениях, из которых Иван не мог понять ни слова. Упоминание фамилии Осыка вызывало у них лишь усмешку.

Тем не менее, следовало во что бы то ни стало отыскать бывших сокурсников комсомольца, способных вспомнить студенческие связи Осыки. Из списка его сокурсников Иван запомнил три фамилии самых старших студентов на потоке. Женщин во внимание не принимал. Расчет был простой: старшими, как правило, оказывались гуляки и разгильдяи, которые пребывали в состоянии перманентного отчисления за неуспеваемость и хулиганские выходки. В любом институте всегда найдется пара легендарных личностей, которые учились по десять и более лет. У Ивана теплилась надежда, что кто-то из этих старожилов не оставил своих привычек после института. Такой человек вполне мог залететь под статью по хулиганке или откровенному криминалу. И тогда его можно попытаться достать через милицию, точнее, через Притыку. К нему Иван и отправился.

 

— Здравжела, товарищи сыщики!

Иван едва втиснулся в узкую длинную каморку, заставленную столами, пропахшую окурками и мужским потом. Из-за столов донеслись короткие приветственные возгласы. Народу было не до Степанова. У трех оперских столов сидело по “быку”. На одном, очевидно особо резвом, красовались наручники. УБОПовцы ставили вопросы шепотом, чтобы не слышали другие задержанные. Комбинация “вопрос-ответ” прерывалась молчаливыми усилиями оперов по записыванию показаний в протокол.

В дальнем углу сидел Семен Притыка. Над его головой красовался с шиком оформленный “иконостас”. Центральное место в композиции отводилось картине под условным названием “В. И. Ленин общается с бойцами РККА в Смольном дворце”. Позолоченная рама была убрана рушниками. Чуть выше полотна неизвестного мастера — примерно на месте распятия — красовалась милицейская фуражка. Под картиной значились скрещенные “гумови кыйкы”, обвитые наруч­никами. На столе Притыки стоял бронзовый бюстик Железного Феликса. Очевидно, Семен не мог долго выносить тяжелый взгляд главного чекиста, поэтому бюст использовался в качестве упора для карманного календарика срамного содержания.

— Семен, привет, дело есть, — зашептал Иван, подражая операм, шепчущимся с задержанными.

— Привет искателям приключений на свою... шею. Иван, у меня времени — в обрез. Нужно лететь в райотдел.

— Так нам же по пути, вот и переговорим!

— Ты для приличия хоть спроси — в какой райотдел собираюсь.

— Да ладно. Ты на машине?

— Знаешь, что говорил Ефим абрамович Лефинзон на вопрос о его здоровье? Не дождетесь!

— Это ты к чему?

— Это к вопросу о машине.

— Ну, мы не гордые. Так что, пошли?

Семен смел со стола бумаги, ткнул их в несгораемый шкаф, который закрыл и опечатал.

— Ребята, я в Жовтнэвый, на мероприятия.

Выйдя из управы, Семен замедлил шаг.

— Давай-ка вон туда заглянем.

Они завернули в ближайшую кафешку. До великой демократической революции это была весьма уютная точка общепита. Иван порой забегал сюда глотнуть кофе, его здесь варили правильно, к тому же еще в советские времена тут крутили правильную музыку, Маккартни, например. С тех пор здесь мало что изменилось. Разве что на смену Маккартни пришел эсид-джаз. Притыка без лишних вопросов заказал два кофе и два по сто коньяка.

— Сеня, ты че? Ну ладно, я — журналюга пропитый. А за тобой такого не замечал: чтобы средь бела дня на службе коньяк употреблял.

— Знаешь, Иван, дано мне задание принять участие в ответст­венном мероприятии: направлен, так сказать, для оказания поддержки товарищам по оружию из Жовтнэвого райотдела милиции. Сейчас мы всем кодлом соберемся — человек эдак сорок — и будем гонять бабок с морковкой-картошкой под универмагом. Потом свезем их в райотдел, а кто не уместится — в Управу. Поналепим протоколов, передадим дела в суд. Судья за час назначит им всем штрафы. Точка.

А теперь ты мне скажи: на кой оно мне сдалось — бывшему начальнику отделения по борьбе с преступлениями по внешнеэкономической деятельности, а теперь — оперу по особо важным бегать за торгов­ками под универмагом? Меня государство столько учило, я опыта оперской работы десять лет набирался, в УБОПе служу, имею всяческие надбавки и льготы за свою особо отважную работу. Да с этими бабулями дружинники справятся. Ты видел где-нибудь в нормальных странах, чтобы государство так неэффективно использовало опытные кадры?

— Я родину люблю, в нормальных странах не был. А если поеду куда — только на танке.

Издевку Степанова опер оставил без внимания.

— В общем, собираюсь уходить из органов. Пусть хоть за пьянку в рабочее время увольняют.

— Дела-а-а. И куда подашься?

— Думаю, надо охранную контору открывать.

— Это значит “крышевать” будешь?

— Ты не доставай — без того тошно.

— Лучше прямо скажи: обида тебя гложет за то дело с Фондом? Тебя ведь тогда подставили — на ровном месте, правда?

— Знаешь, мне только в начале было горько осознавать, что Семена Притыку использовали как пацана. Но потом я успокоился, потому как понял: все закономерно. Не меня бы подставили, так кого-нибудь из наших ребят. Большие люди решили разыграть какую-то комбинацию вокруг Фонда. Я в ней оказался крайним. По рукам дали крепко. Одним словом, ухожу…

— Ладно, отговаривать не буду — тебе решать. Но надеюсь, что до того, как уйдешь на гражданку, успеешь оказать маленькую услугу украинской прессе. Заметь: первый раз с просьбой обращаюсь.

— Ну?..

— Есть несколько человек, которых надо бы “пробить” по месту жительства — может, кто-то из них на милицию работает. Мне от них нужно получить информацию об одном человеке, с которым те учились.

— Оперативной работой заняться решил? начитался зарубежных детективов про журналистские расследования? А что, собственно, ищешь, может, расскажешь?

— Видишь ли, интерес мой слабо объяснимый... — Иван замолк, заметив разочарованный взгляд Притыки. Тот был явно обижен недоверием. — В общем, предмет моего интереса — Полищук-фонд и лично его распорядитель Семен Прокопьевич Осыка, — выпалил Иван.

Притыка только крякнул.

— Ну нет, тут я тебе не помощник. Хватит — нахлебался. И тебе туда подступаться не рекомендую.

— А что я? так, мирно собираю информацию. Бросать это дело не собираюсь в любом случае, хотя подозреваю, что могу нарваться на проб­лемы. Вообще-то я здорово надеялся на твою помощь. Просто тебе доверяю на все сто. А если придется обратиться за помощью к кому-то еще — может случиться утечка информации, что чревато неприятностями.

— Для тебя, Степанов, авторитетов не существует. А это плохо. Такие без неприятных сюрпризов ощущают дискомфорт. Только на этот раз все может закончиться плачевно: за Фондом стоят очень серьезные люди, и если тебе вдруг удастся накопать на них реальный компромат, это может привести к самым печальным последствиям — не поможет никто.

Иван залпом допил остатки коньяка и собрался уходить. Заметив это, Притыка поспешил продолжить:

— Ну разве можно оставить тебя на произвол злых страстей. Сгинешь аки овца заблудшая.

Степанов не сдержал улыбки.

— Ну так что, еще по сто? Теперь я угощаю.

— По пятьдесят — и точка!

* * *

Семен честно направил три запроса по просьбе Степанова. На все три пришли однотипные ответы: “Информация отсутствует. В учетах не значатся”. В действительности это было не так. Один из однокурсников Осыки, некто Павел Кравчук, давно работал на оперативную службу Печерского райотдела милиции Киева. Это был действующий активный агент. По его информации за семнадцать лет раскрыли с два десятка преступлений, немало народа попало под статьи УК. С за­просом Притыки произошло то, что частенько случается в скрипучей правоохранительной машине. Вместо конкретной информации пришла­ отписка. Когда в соответствие с установленным порядком запрос от старшего опера УБОП города Киева дошел до начальника Печерского РУВД, тот расписал его на своего зама по оперативной работе, дальше — начальнику розыска, а оттуда — на зонального оперуполномоченного. Звался зональный опер Сергеем Зубом. Запрос Притыки поступил к нему среди прочих пятнадцати запросов такого рода, пришедших в этот день. Зуб окинул взором пачку запросов и зло матернулся. Для зонального наступали черные деньки: конец квартала. С прошлых дней лежало несколько десятков запросов, с которыми он еще не успел разобраться. Над душой висел план по агентуре: вместо “спущенных” двенадцати агентов за квартал он вербонул только троих — два последних месяца ему не давали продохнуть. То у депутата зонтик украли (а вероятнее — сам народный избранник оставил в каком-то кабаке по пьянке), то у прокурорской дочки мобильный­ телефон вытащили, то выставили квартиру у знакомой или любовницы­ великого милицейского начальника. Каждое дело — на контроле у министра, ежедневный спрос. А еще — грабежи, убийства — по ним ведь тоже работать надо. Зуб покачал головой: опять придется гнать туфту с агентурой — запишет еще несколько конченых наркоманок и дворовых хулиганов. Писанины много, толку — никакого. А ведь можно было вместо этого поработать с одним перспективным парнем. Тот недавно вписался в местную бригаду — авторитет набирает стремительно. Лезет в бизнес. Из него бы через полгода-год мог получиться бесценный информатор. А еще подходят сроки по оперативным делам. снова придется лепить рапорта — какие дела продлить, какие прекратить. Вот этим и следует заняться в первую очередь. А запросы — кому очень надо, тот снимет трубочку, наберет номер Зуба и скажет ему дружески: “Здорово, Серега! Жив еще? Надо бы как-то встретиться, посидеть по-людски, да текучка засасывает. Да что тебе рассказывать — сам, небось, не знаешь, куда от наших за­просов деться. Меня тут, кстати, один человечек интересует. Когда подскочить можно — переговорить?” И теплеет у Зуба душа от такого­ отношения, и находится у него минутка для встречи с товарищем по оружию. Ведь не бюрократ он, просто заработался, устал человек.

Семен Притыка все это знал прекрасно. Но с Зубом лично знаком не был. Да и, по правде сказать, также забегался Притыка под конец квартала. А Степанов звонил уже дважды и только угрюмо сопел после того, как Семен скупо шифровал в трубку: “не числятся твои герои” или “звони завтра, у нас сейчас жара”. Завтра Иван будет звонить в девять пятнадцать. Неудобно получается — пообещал ведь журналисту. Не ровен час, тот отчаится и от нетерпения наделает глупостей. Семен резко поднялся и пошел к Паше — суровому хранителю тайн “Скорпиона”. В УБОПовской базе по интересующим персонам информации не было. Однако удалось выяснить, что по одному из героев посылал запрос старший опер Иван Кугно. Семен задумчиво поднялся из-за стола, соображая, где сейчас может быть Иван со своими­ ребятами. В кабинете его не оказалось, а задавать вопросы типа “где да когда будет?” в УБОПе не принято. Такое любопытство смахивает на разведопрос и может привлечь внимание. Что может породить служебную проверку — вплоть до установки наружного наблюдения и прослушивания телефона. И твое счастье, если в это время ты себя ничем не скомпрометируешь.

Семен отловил Кугно утром перед совещанием. Притыка видел, как ребята из отдела по валютным операциям тащили в кабинет трех мужиков в наручниках — наверное, с самого утра работали по обыскам и арестам — пока народ не успел разъехаться в офисы.

— Здорово, Ваня.

— А-а-а, привет. Ребята передавали, ты искал меня?

— Да, интересуюсь тут одной фигурой — Павел Кравчук с Печерска. Он у тебя проходил по делам? Я узнал в “Скорпионе”, что ты им интересовался.

— Ага, припоминаю, приходилось работать с ним по скупке драгметаллов на Липках. Он и по делу проходил. Сажать его не стали — очень полезная фигура. ребята в Печерском РУВД им очень дорожат.

— Вот те на! А мне ответили, что его на учете нет.

— Ну ты же знаешь: наверное, зарапортовался там народ под конец квартала...

— Ты вроде из Печерского к нам пришел — может, сведешь с зональным?

— Когда?

— Прямо сейчас — во как надо!

— Вообще-то у нас выезд через пять минут. Ну ладно. Если на месте застану — считай, тебе повезло.

Притыке повезло. Кугно напал на Зуба и попросил того принять ребят из УБОПа. А через пять минут, как и договаривались, позвонил Степанов. Семен назначил ему встречу около Печерского РУВД. Зубу он представил Степанова как своего стажера. Потом перешли к фигуре Кравчука. Выяснилось, что того завербовали в студенчестве. Парень увлекся фарцовкой и однажды “сгорел” в гостинице “Днепр” на валюте: как раз ребята с печерска работали совместно с городским отделом по борьбе с преступлениями против иностранцев. Кравчук покупал в баре доллары у буржуя. парню светила чистая статья. Зуб уговорил ребят из города, чтобы те дали ему поработать с парнем. Агентуры в гостиницах было в то время до черта, но нужно было ее укреплять: пошла установка — “в виду усиления интереса иностранных спецслужб к нашей стране…”. Уйти из-под “восьмидесятки”*  — от такого заманчивого предложения трудно было отказаться. В принципе, это была самая тривиальная вербовка, которая почти исключала неудачу. Валютчики и наркоманы шли на сотрудничество, пожалуй, охотнее остальных. Иначе им светил совершенно реальный, а никак не условный срок. К тому же две эти категории податливы психологически — с ними оперу работать одно удовольствие.

Зуб уводил кравчука из-под статьи не из сочувствия. Тот через неделю сдал ему двух проституток на пару с их сутенером, которых хлопнули на покупке партии джинсов, а при обысках обнаружили на квартире почти три тысячи долларов. Дальше — как обычно: Кравчук подписал бумагу о сотрудничестве в качестве тайного осведомителя. По началу тот, конечно, поупирался для приличия, но Зуб вспомнил про двух проституток и их дружка, которые не простят ему свою посадку, если узнают, кто их сдал.

С тех пор Кравчук ударно трудился на Зуба и не на него одного. в последнее время Кравчук активно сдавал информацию по интересной группе, занимавшейся кидками антикварщиков. Зуб со дня на день ждал от него очень важной информации, после чего оперативное дело по антикварам можно было отдавать на реализацию. Узнав, что убоповцы хотят получить от агента информацию из разряда исторической — о неком однокурснике Кравчука, Зуб повеселел: очень не хотелось, чтобы люди со стороны дергали сейчас его агента по-крупному.

— Так, ребята, у меня есть максимум полчаса, — деловито заявил Зуб. — вам хватит?

— Ясное дело, — откликнулся Притыка. Иван при этом хранил молчание, боясь ляпнуть лишнее, что выдаст в нем дилетанта. А ведь он был представлен стажером-курсантом Академии внутренних дел.

Зуб потянулся к телефону, включил громкую связь, набрал номер. — Алло.

— Павел, это я.

— Приветствую. Что-то случилось? Я ведь сказал, что сегодня выйду на связь.

— Да, Павлик Игоревич, помню. Тебя здесь люди ходят увидеть. Ненаши.

— Кто? Что такое?! — Голос в трубке сразу изменился, от вальяжных ноток не осталось и воспоминаний.

— Да ты не кипешись, Паша. Разговор безобидный. Десять минут — и все будет в порядке.

—... спасибо зарядке, — попробовал пошутить Кравчук.

— В общем, давай выдвигайся. Ты где сейчас?

— Да вот, кушаем с друзьями, только сели.

Громкая связь передавала позвякивание приборов о тарелки, бульканье и приглушенные разговоры. Кажется, в райотдельском кабинете повеяло смачными запахами экзотических блюд. Не обедавшие Иван с Семеном лишь сглотнули слюну.

— В “Салюте” небось? Тебя только в ресторанах и можно застать. Удивляюсь — когда ты деньги делать успеваешь.

— А я их не делаю. Они сами ко мне бегут.

— Давай, не откладывай, мы через пять минут будем на месте, как всегда.

Кравчук смиренно промолчал. Было очевидно, что у Зуба он на коротком поводке.

Втроем отправились в офис, расположенный в двухстах метрах от райотдела. По дороге Зуб разоткровенничался.

— У него тут фирма. Пришлось посодействовать с помещением. А что, очень удобно: в любой момент связались — через две минуты встретились. Раньше приходилось где-то прятаться, в другие районы выезжать, шпионские страсти да и только. А иначе нельзя: фигура он видная: братва или кто покруче заметят в компании со мной — могу лишиться ценного агента.

Зашли в маленький, не без шика обставленный офис. В двух комнатах несколько парней характерной наружности, уткнувшись в мониторы, что-то делали или создавали видимость деятельности. Иван представил, как должно быть они мучались с клавиатурой: толстые негнущиеся пальцы с каменными мозолями на костяшках — не лучший инструмент для отбивания чечетки на клавиатуре.

Зуб прошел в небольшой предбанник, служивший приемной шефа. Зональный опер, словно старый знакомый, приветствовал секретаршу, девицу откровенно развратной наружности, и вся троица уселась в креслах. В молчанье минуло не более минуты: послышался шум подъехавшей машины и в офис вплыл с шиком одетый, благоухающий парфюмом крепкий мужчина лет сорока. Ивану показалось, что этот денди отнюдь не заслуживал на обращение “Павлик”, которое Зуб позволял себе в телефонном разговоре.

Но, похоже, “Павлика” такое амикошонство нисколько не трогало. Он был обходителен, деловит и, как показалось Ивану, чрезмерно возбужден то ли от выпитого, то ли от беспокойства по поводу встречи с двумя неизвестными, которых привел Зуб. Пригласил в кабинет, предупредив секретаршу, что “его нет”, и замолчал в ожидании развития событий.

Зуб, почувствовав причину беспокойства агента, с этого и начал.

— Ты, Паша, не переживай, совершенно безобидный разговор. Тут товарищи каким-то твоим однокурсником по институту интересуются.

— Да разве я упомню всех однокурсников! Когда это было. К тому же у меня их в пять раз больше, чем у обыкновенного студента. Я ж пять раз восстанавливался. На силу выучился. Правда, до сих пор ума не приложу: а зачем?

— Ну, этого студента вы должны были запомнить, — подал голос Притыка. — Семен Прокопьевич Осыка.

— Ну-ну, Сергей Иванович, — многозначительно обратился агент к своему шефу. — Так говорите “каким-то однокурсником инте­ресуются?..” Я ведь тоже иногда телевизор включаю. У меня люди газеты ежедневно читают, вырезки делают. Это значит, у нас в гостях товарищи с улицы Владимирской, раз такими персонами интересу­ются?

Его никто не стал переубеждать относительно места службы Притыки со Степановым.

— Да ты не кипи, — осадил Зуб. — Удовлетвори любопытство людей и спи спокойно. Знаешь ведь: “оттуда” утечки информации не бывает.

— Нас интересуют в первую очередь связи Осыки по институту, — перехватил инициативу Семен.

— Мы на таких смотрели с презрением. Если я на фарце деньги зарабатывал, рисковал, под статьей ходил, от вашего брата бегал, то он по другой дорожке шел. Сразу в активисты ломанул. Поближе к профкому, деканату, комитету комсомола. А может, и к другому комитету тоже. У него даже кличка была: младший брат.

— Это что же, и старший был? — не сдержался Иван.

— А как же: партия родная. Осыка расстарался — в комсомольские секретари потока выбился. Были у младшего брата еще двое братьев. Их так за глаза называли. Прямо говорить боялись: ребята они с виду были тихие, но могли всякую гадость устроить, такую, что из института в момент вылетишь. Конечно, у нас всякие подозрения были, но улик — никаких. Сейчас у меня сомнений нет. Один — Вадим Скляренко, тот в ОКОД записался. А Опришко Сашка пошел по профсоюзной линии — занимался культурными меро­приятиями. Скляренко — с первых курсов на “гэбуху” работал. Знаю, потому что он меня как-то с глазу на глаз “конторой” пугал, гнида. Это после того, как я его к его ОКОДовской матери послал, когда он стал интересоваться, откуда у меня деньги на кабаки и шмотки. Но вообще-то я его не очень интересовал. А вот одного парня, который все с национальной идеей носился — поперли из института с подачи Скляренко.

Кравчук вдруг запнулся. Похоже, он привык откровенничать с Зубом. А тут разболтался с пришлыми операми, забыл, что рассказывает “гэбэшникам” про их же агента. Нехорошо получилось. Но на это никто не обратил внимания.

— А что связывало Осыку с этими двумя?

— Все. Они действительно были как братья. Не то чтобы под ручку ходили. Но как-то все делали в унисон. Не знаю, работал ли кто-то из них, кроме Скляренко, на КГБ, но думаю, информацию ему братья подкидывали. Нет, все-таки, наверно, не работали. Мне тогда кто-то говорил, что на каждый поток разнарядка была: один мальчик, одна девочка.

Да что я вам рассказываю, вы сами лучше меня знаете. Или, может, не тот отдел представляете?

— Значит, никто, кроме двух “братьев”, близких отношений с Осыкой не имел. Ну а как у них дела складывались после института, про это слышать не приходилось?

— Почему же, газеты регулярно читаю. Сегодня вся троица в авторитете. Только опять они сферы влияния поделили. Но, думаю, делают общее дело.

— Это ты о чем? — вставил Зуб.

— О том, что если человек был комсомольским активистом и комитетчиком — так он им и помрет. Партию может свою организовать — типа ПНС, но в душе все равно будет комсомольцем. После окончания института я надолго потерял из виду Скляренко. А потом вдруг бац — он банкиром заделался — на ровном месте. Я так думаю, что Осыка мог сидеть­ в соседних кабинетах вот с этими товарищами (жест в сторону Притыки со Степановым) — только они об этом не знали. А потом его руководство двинуло в банкиры. Между прочим, я тогда навел справочки для любопытства: оказалось, что банк его “Объединенная система” — “гэбэшный”. Значит, не на себя парень работает — на систему.

— С вашими способностями давно пора книжку каламбуров издать, — отреагировал Степанов.

— А мне и так не голодно. К тому же нынче я со всех сторон законопослушный гражданин. Вот, Сергей Михайлович подтвердит.

Зуб при этом скривил гримасу.

— Ну а Опришко как теперь выглядит? — Иван вернул разговор в нужное русло.

— Его теперь не узнать: репу отъел — дай боже. Говорит красиво: то по телевизору увижу, то интервью в газете попадется. В общем, стал записным политиком. Не верю я этой шушере. Просто у парней такой бизнес.

Семен Притыка хрустнул костяшками пальцев, распрямил спину, бросив взгляд на Зуба. Тот засобирался.

— Спасибо, Паша, за мемуары, мы побежим.

— Ну-ну, все спешите, Сергей Михайлович. А преступность в стране все равно растет. А я вот никуда не спешу — и бизнес движется.

— Я, Павел Игоревич, жду сегодня вашего звонка, от которого будет зависеть и борьба с преступностью в районе... и успехи твоего бизнеса.

Хозяин кабинета заткнулся и проводил гостей.

 

Поблагодарив Зуба за услугу и распрощавшись, Притыка с Иваном направились в ближайшую тошниловку что-нибудь перекусить.

Иван впервые присутствовал на беседе с настоящим агентом, и его буквально распирали вопросы.

— Семен, если по правде, я даже не ожидал, что бывают такие стукачи. То есть предполагал, конечно, но они как минимум должны работать на комитетчиков, а не на райотдел милиции.

— А по-твоему, стукач должен быть синим от наколок, с черными от чифиря зубами и обязательно по фене ботать? Ничего подобного, стукачи — это срез общества. Среди их брата — каждой твари по паре. Потому как стучать у нас любят все — от пионеров до пенсионе­ров. Нет, не так: думаю, стучать любят не только у нас, а везде — такова натура человеческая.

Кравчук, между прочим, правильно говорил насчет мальчика-девочки, которые у них на потоке в “контору” постукивали. Была такая разнарядка. И не только в институтах. У вас, журналистов, агентуры кишмя кишит — и ничего, уживаетесь, дружбу с агентами водите, водку пьете.

— Что сейчас изменилось?

— Ничего. Циркуляры по усилению агентурной работы постоянно приходят. Вал давай. КГБ было и осталось. только теперь “эсбэушникам” народ вербовать сложнее. Государство ослабло, идеология хромает. Раньше много народа за идею стучали — им устои социализма были дороги. А теперь вместо идеи — только деньги. А не каждому приятно за такую работу деньги получать: можно ведь подумать о себе любимом, что мамочка родила шкуру продажную. Раньше Союз выглядел страшно и солидно. За таким — как за каменной стеной. И “комитет” своих людей не бросал. А теперь — чехарда, нестабильность: для агентуры это как дустом посыпать. К тому же народ на всю жизнь перепуган после разговоров о том, что следовало бы рассекретить “гэбэшную” агентуру. Если кого и заставят работать на компре, или за деньги гражданин трудится — туфта сплошняком идет. Хотя, ко­нечно, многое от конкретного опера зависит, но в целом... Внешней разведке и того сложнее: денег — в обрез, солидности никакой. Тут многое от международного авторитета страны зависит. Если какой буржуй соберется срубить деньгу, он лучше продаст секрет россиянам.

Но это все временное. Все наладится. Подведут наши политики какую­-нибудь подходящую идеологию, станут люди по убеждениям стучать. Ты обрати внимание, как быстро силовые министры голову подняли, новые службы насоздавали, штаты увеличили, в бизнес полезли. А посмотри, какие права у налоговой администрации. Таможенники требуют, чтобы закон поменяли — дали и им право на оперативно-розыскную деятельность. Им демократия не помеха.

— Шутишь, какая к черту демократия?

— Я только газеты цитирую, в которые ты пишешь. В общем, идет нормальный процесс: под разговоры о мафии и скачке преступности Украина быстренько трансформировалась в полицейское государство.

— Похоже, Семен, у тебя болезненное восприятие действитель­ности. Специфика работы сказывается: все тебе козни да слежки чудятся.

— А у тебя — эйфория от отсутствия информации. Обывателю такое простить можно, журналисту — нет.

— Ну раз ты меня журналистике учить взялся, может, подскажешь, где мне эту информацию раздобыть, чтобы таким же осведомленным стать?

— В том-то и дело, что негде. Не дадут тебе реальной инфор­мации, так — “туфту” всякую через пресс-службы вам подсовывают, а вы и радехоньки. Еще может какой-нибудь опер или начальник шепнуть что-то сенсационное на ушко. И журналист — давай строчить. А потом выясняется, что дали дезу, или просто организовали санкционированную утечку информации — использовали прессу в целях следствия. Это уже называется “оперативная комбинация”. Что, по твоему, это не полицейское государство, когда пресса не может получить объектив­ной информации о процессах в силовых ведомствах, зани­мающихся оперативно-розыскной деятельностью, людей под суд отдающих?

— Ладно тебе, мраку нагоняешь! И так тошно от этой безнадеги. Просвети лучше насчет агентурной работы — для полной информированности представителя прессы, так сказать. Скажи, трудно агента вербонуть?

— Это смотря какого. С толковым, тем, что в “деле”, порой приходится повозиться, как за барышней за ним ухаживаешь. Хотя встречаются и такие, что вообще не идут на контакт. Очень много от самого опера зависит — как разговор поведешь, найдешь ли слабинку у человека: самолюбие, неудовлетворенное чувство собственного достоинства, трусость, желание быть в системе...

— На что давишь? Деньги платишь?

— Методов множество. Деньги — сейчас это не актуально. Нормальный бандюк или барыга сам тебя с потрохами купит. Кому-то наплетешь с три короба: мол, дадим тебе офицерское звание, через двадцать лет на пенсию пойдешь. Контракт какой-нибудь липовый подписать предложишь. Все это — в личное дело агента. Вот тебе и компромат готов.

— А если человек тебе очень нужен, а он ни в какую на контакт не идет?

— Отпускаю с богом.

— Неужели прижать ничем его нельзя?

— А что я могу? Ну, однажды попросил знакомого следователя, чтобы тот переквалифицировал дело. В результате человек на свободе остался. Он мне до сих пор благодарен, подкидывает информацию. Но это — самодеятельность. Вообще-то такое запрещено. “Комитетчикам” легче. Своих агентов они при желании всегда могут отмазать. Даже из тюрьмы вытащить. То есть, официально суд даст человеку срок. Его на зону привезут, а оттуда через месяц просто заберут, поменяют документы, даже пластическую операцию могут сделать. Формальных оснований для освобождения может быть масса: резкое ухудшение состояния здоровья, приведшее к инвалидности, помилование.

— Допустим, помог ты человеку дело против него закрыть, а он после этого решит тебя кинуть, в отказ пойдет: не станет давать информацию — и баста!

— А я тогда папочку с его рабочим делом открою и покажу, скольких он людей успел сдать. Они ведь его в покое не оставят. К тому же, с серьезными информаторами и разговор серьезный: можно и письменное заявление от него принять. Правда, официально этого уже не требуют. Но ведь агент-то об этом не знает.

— А если взять авторитетов, воров в законе. У них ведь по понятиям любое сотрудничество с “органами” не допускается.

— Ты где таких авторитетов видел? Наверно, в книжках начитался. Я за всю свою службу не встречал. Для Украины вообще это не характерно. В теплых краях “законники” и “авторитеты” — явление редкое. А если кто и возвращался домой из-за Урала, таких старались обратно вернуть или в крайнем случае на сотый километр всеми способами сплавляли. Именитые сидельцы селились в основном вблизи зон строгого режима для особо опасных рецидивистов — в Сибири, на Севере. короновали чаще всего в Московской, Питерской, Сочинской тюрьмах. В одном Барнауле 12 зон. Там сегодня шесть воров в законе. А в Украине последний “законник” преставился в 1983-м. Симоненко, умер от классической зэковской болезни — туберкулеза. Были у нас особо опасные рецидивисты старой закалки — “авторитеты” Витя Онищенко, “Мара”, Слепой. Это была воровская элита — все карманники, уважаемая в воровском мире профессия. Теперь они на погосте. А нынешние... В Харькове якобы еще живет один вор в законе. Но по моим сведениям — скорее номинальный. А больше среди лидеров оргпреступности сидельцев-то не осталось. В основном — “комсомольцы”: молодняк, которому воровской закон не писан. Они все индивидуалисты, кроме силы и бабок у них иных понятий нет. А на зонах они, как правило, в “козлах” ходят, с администрацией сотрудничают.

Настоящих воровских генералов повывели еще при Хрущеве. Когда я в райотделе работал, у меня такой расклад по агентуре был. Наркоманы: с этими работать одно удовольствие. Все стукачи. Случалось, соберутся на хате пять наркоманов “двинуться”, а потом четверо из них мне звонят: рассказать — кто был, где “солому” брали, что при этом другие рассказывали. Причем, каждый стучит самостоятельно: не догадываются, что я их слова у трех источников сверю.

Регулярно мне выдавали деньги на агентуру: суммы не большие, но информатор всегда был уверен, что если его с похмелья прихватит, он ко мне прибежит, дружка сдаст и уйдет с трешкой-пятеркой на поправку здоровья.

А с “авторитетами”, которых ты так уважаешь, разговор другой был: или на меня работаешь, или идешь на зону. Они политику партии знали отлично. Тогда органам была одна установка: вор должен сидеть. Их прессовали всеми способами. Например, можно было посадить по надзору. “Откинулся”, скажем, какой-нибудь из сидельцев, а мы его уже ждем: агентуру готовим из окружения. Какое-то время он еще находился под надзором, то есть должен был ночевать дома. Три раза наведался к нему, когда того нет, — будьте добры на зону. А они ведь только с виду такие бравые, будто и зона им нипочем. Туда даже самый крутой не хочет. Вот я такого вызывал и ставил вопрос ребром: либо будешь работать на меня, либо век тебе воли не видать. Поверь — мало кто от такого предложения отказывался.

Правда, тогда рецидивистов вербовать запрещалось. Формулировка даже была: “Добровольный помощник милиции — это социально сознательный гражданин или тот, кто встал на путь исправления”. Также нельзя было вербовать военных, “комитетчиков”, членов партии, работников исполкомов. Но вербовали, конечно. Мы только КГБ не трогали, поскольку “контора” считалась куратором органов внутренних дел, вроде как старшим братом. А уж они-то наших ребят вербовали по полной программе.

— Скажи, ну а если тебе человека очень нужно “разговорить”, а тот — ни в какую: неужели нет способа, как всеми правдами-неправдами его “закадрить”?

— Если он дерзкий, с твердой психикой, с “понятиями”, тогда “правдами” не получится. Но некоторые ребята вербуют и “неправдами”. сейчас особенно модно вербовать “по беспределу”. Могут просто остановить тебя на улице, тут же провести осмотр и заявить, что нашли в кармане нож или наркотики. Иди потом докажи, что их не было. Предлагают альтернативу: даешь информацию или садишься. Могут потоньше сработать: идешь по улице, глядь — на асфальте ножик красивый на солнце блестит. Останавливаешься, берешь в руки, чтобы рассмотреть — а они, голубчики, тут как тут: берут под белы рученьки и предлагают поменять 222 статью на подпись в личном деле агента. Особо активно грешат такими вещами “соседи”. Но на это не все идут. Настоящий мент себе этого не позволяет.

— Слушай, но ведь так можно любого человека не только завербовать, но и в тюрьму упечь!

— Правильно мыслишь. До тюрьмы, как правило, дело не доходит. Просто человек понимает бессмысленность борьбы с системой. Она — система — в дерьмо втопчет и не заметит. А для дискредитации неугодных такое применялось и применяется.

— Степан, а тебе не противно со стукачами ежедневно дело иметь?

— Почему противно? Разные люди встречаются. Бывают и нормальные, я бы сказал, приличные.

— Ну ты же понимаешь, у них профессия — предатель. Сегодня они сдают тебе своих товарищей, а завтра сдадут тебя. Они как проститутки, которых сегодня пользуешь ты, а завтра другой.

— Понимаешь, тут еще не известно, кто кого пользует. Да ведь и не все сотрудничают с органами только потому, что у них врожденная страсть к стукачеству. И не всегда это выглядит так, что встречаешься ты с агентом, а он тебе принес донос на своего брата. Иногда это просто разговор — кажется, ни о чем и не поговорили, а тебе уже достаточно, чтобы сориентироваться в ситуации, иногда даже преступление раскрыть. Некоторые дают информацию, потому что хотят пакость своему боссу сделать или конкурентов таким образом разорить, под статью подвести. Если подумать, порой агент использует меня больше, чем я его. Случалось даже, что информаторы меня выручали. Как-то наехали мы не на того человека. У него концы в руководстве, он узнал, что разработкой Притыка занимался — накатал заяву в инспекцию по личному составу, жалобу генералу: так и так — превышение полномочий, да еще будто бы при обыске у него в офисе доллары пропали. Начали служебное расследование. Народ из инспекции взял в оборот моего агента, который при обыске присутствовал — он в этом офисе работал: давай показания против Притыки! Если бы дал — меня бы, наверное, выгнали. И я никак на него повлиять не мог. Но он не стал против меня писать.

— И сколько всего информаторов на тебя работает?

Есть тройка человек, которые стоят сотни. А всего за мной числится человек двадцать. Настоящие, ценные информаторы имеют прямой доступ к информации, они варятся в ней, наконец, я им доверяю. Если кто-то из таких сообщит, что в подвале детского садика заложник — значит на 90 % можно быть уверенным, что так оно и есть: можно брать ребят из “Сокола” и штурмовать этот садик.

А официально я за свою жизнь завербовал не одну сотню информаторов. Но это — для плана. Нам ведь тоже план спускают. Прокукарекал какой-то умник с высокой трибуны: надо усиливать оперативную, агентурную работу — все взяли под козырек и пошел откат. Летят циркуляры по нисходящей. Когда доходит до самого низа, получается, что мне нужно вербовать по агенту в неделю. Но нормального кадра не так просто отыскать. Вот и занимаешься очковтирательством. Поймал на мелочевке какого-нибудь сосунка, поговорил с ним, наплел три ко­роба — ставь галочку. Раньше надо было составить личное дело, куда заявление от него ложилось, материалы проверки, внешнего наблюдения, службы оперативной установки. А еще было рабочее дело — туда заносил всю переданную информацию. Потом это отменили — нужно было завести учетную карточку, и все. А теперь ввели компьютерную систему. Для удобства поиска. Ведь даже те агенты, которых ты списываешь за ненадобностью, в учете остаются. Кто-то из оперов может ими заинтересоваться, станут их пользовать по новой.

Я компьютер не люблю. Велика вероятность утечки. Как-то в министерстве­ случился скандал: один подчиненный заимел зуб на начальника­. Решил подгадить шефу: анонимно отправил в МВД дискету. письмо получили, дискету достали, и потом она еще неведомо сколько болталась по министерству — министерскому люду все не досуг было посмотреть, что там записано. Наконец, посмотрели и обалдели: на той дискете — полный список агентуры одного из регионов. Хорошо, что он дискету со зла куда-нибудь еще не передал. Это ведь жизни: тысячи людей ходили бы под смертью и позором.

Отодвинув в сторону щербатую тарелку с остывшими пельменями, журналист склонил голову над столом, внимая полушепоту Притыки. — Нашли мужика-то?

— А как же. Ну, посадили одного дурака. А знаешь, сколько еще таких дураков и предателей в погонах ходит... Раньше подобного не могло случиться. И дело не только в компьютеризации. Отношение к службе изменилось. Да и преступники-злодеи учатся. Я литературу читал: в США мафия сформировалась в 30-х годах. Но только после войны она начала внедрять своих людей в полицию. Наши проворнее оказались. Мы уже не один факт установили, когда бригадных устраивали на работу в райотделы и выше, направляли учиться в нашу Академию. Да что говорить: сколько уже было случаев, когда “эсбэушники” грабежами занимались, курсант Академии МВД застрелил участкового, по пьянке в кабаке стреляли из табельного оружия...

— Ну и как же, по-твоему, надежно засекретить агентуру?

— Да никак. Сейчас деньги — это все. Органы коррумпированы. У криминалитета компромата на руководителей — под завязку. если деньги откажется брать, прижмут как следуют на компре — и сдаст агентуру. А сколько у начальства любовниц! Особенно у стареющего генералитета. Да эти девочки столько знают...

— Получается, что твои информаторы, которых ты так прославляешь, тоже могут сложить буйну головушку за то, что Притыка их когда-то завербовал?

— Почему же, есть надежные способы нарушения правил. Те трое, про которых я тебе говорил, вообще ни в каких картотеках не значатся, и дел на них не заводилось. Если оперативное сообщение от них составляю, то записываю на “левого” человека. Выбираю какую-нибудь конченую наркоманку, вызываю ее к себе. Поговорил, узнал, чем дышит — и отпустил с богом. А сам завел на нее личное дело. Все равно никто не проверит. Иногда перезваниваю ей: “Как дела, что нового?” она, наверное, после такого звонка час голову ломает: что я от нее хотел, какой гадости от Притыки ожидать? А мне только и надо знать, что она жива еще и не сидит. Единственное, чего не сле­дует делать — записывать “мертвых душ” в платные агенты, хотя некоторые так делают. Но если такое раскроется — влепят “злоупотребление служебным положением”, как минимум. Кстати, один из нынешних бо-о-о-льших чинов из СБУ в советское время засветился в скандале вокруг хищения агентурных средств. Несколько высоких чинов из службы выгнали, а как этот удержался — диву даюсь.

Тут, кстати, на днях один из моих “учтенных” агентов пожаловался: братва его вопросами одолевает — знает ли он такого УБОПовца Притыку, да бывал ли когда-то у нас? В общем, что-то они пронюхали. А я ведь его давно уже списал, он только в картотеке остался. Значит, кто-то из наших его персоной поинтересовался и шепнул братве. Нет, Иван, не по душе мне нынешние времена...

Семен вдруг встрепенулся:

— Все, надо бежать. Встретимся на баррикадах. И еще: то, что я тут наболтал, лучше забудь.

* * *

Иван долго не мог попасть жетоном в манетоприемник. За спиной закудахтал недовольный пенсионер: “Как пьяных в метро пускают!” Сначала Ивану показалось, что во всем виноваты ядовитые пельмени. Нет, наверное — перенапряжение. В последние дни он набегался побольше охотничьей борзой. А тут еще общение со стукачом и “агентурные рассказки” Семена. Голова у Ивана раскалывалась, его знобило, ноги подкашивались, забравшись в вагон метро, он рухнул на свободное место и в полуобморочном состоянии добрался до дома. Долго возился с дверным замком, с трудом стащив кроссовки, залез под одеяло. Попытался закрыть глаза. В памяти всплывали обрывки фраз. Комнату наполнили голоса, какие-то мрачные личности: “гэбисты”, стукачи, провокаторы. Человек — маленький зверек, за которым охотится вся эта стая. И бежать некуда.

Иван подтянул за шнур телефон, напрягся, набрал по памяти номер.

— Алло, Таня? Иван Степанов.

— Ваня, здравствуй, что с голосом?

— Мороженого объелся.

— Заболел? Где ты?

— Корчусь в судорогах дома на полу.

— Не юродничай. Температуру мерял?

— Мерял, не помогает. Таня, ты можешь принести мне лимон — единственное, что меня спасет.

— Тебе страшно повезло, Степанов. Как раз сегодня я отпросилась уйти пораньше — у меня билет на Спивакова.

— Ну, значит тебе не повезло. Так кому отдаешь предпочтение: скрипачу или журналисту?

— Молчи, тебе нельзя разговаривать. Переползай с пола на диван. Скоро буду.

Иван то ли заснул, то ли забылся. Звонок в дверь прозвучал откуда-то очень издалека. Он с трудом поднялся с дивана и, загребая ногами, побрел в коридор. Таня прижимала к груди пухлый кулек и выглядела очень деловито. Взглянув на красное опухшее лицо Степанова, она укоризненно по-матерински покачала головой. Решительно направилась на кухню. Затрещала зажигалка, на плите грюкнул чайник. Иван сиротливо умостился на табуретке в углу, подперев ладонью бессильно склонившуюся голову.

— Ваня, скажи честно, ты мне позвонил, потому что болен и тебе плохо? — Татьяна задала этот вопрос, не отрывая взгляда от плиты.

— Нет, просто потому, что мне плохо.

Он хотел еще добавить “без тебя”, но почему-то не добавил.

— Танька, я хочу тебе сообщить, что мне теперь хорошо, хотя я, кажется, болен и мне завтра нужно быть на ногах.

— В доме есть какие-нибудь таблетки? — прокурорским тоном спросила Татьяна.

— Знаешь, я аптекой не пользуюсь. Предпочитаю народные ме­тоды.

— Ну и как тебя вылечить по народной методе за один день?

“... И одну ночь”, — хотел добавить Иван, но не добавил. — Есть один проверенный способ.

— Поделись.

— Нужно взять девушку, выпить с ней бутылку теплого вина, залезть под одеяло и заниматься там сексом до умопомрачения.

— Что ты этим хочешь сказать? — изобразила оскорбленную невинность гостья.

— Одеяло и вино у меня есть.

— Ты просил принести лимоны? — спросила она, словно не услышав последней фразы.

— Ими хорошо закусывать.

* * *

Страна готовилась к выборам. Заработали коммунальные службы, постаревшим строителям коммунизма повысили пенсии, начали выплачивать задолженности по зарплате. Бизнесс-структуры, едва оклемавшись от депутатских выборов, снова вынуждены были перечислять деньги в неведомые фонды и счета невесть-чем занимающихся фирм. Борьба за президентство обещала быть дорогой и непримиримой. Здравствующий гарант Конституции добился закрытия основных оппозиционных изданий. Зато у журналистов, сделавших правильный выбор, начиналась денежная страда. Подконтрольная пресса взялась за активное укрепление в умах сограждан мысли о том, что нынешний Президент — это хорошо. Он открывал новые линии трамваев, поздравлял новоселов, раздавал обещания в воинских частях, много говорил и сулил на предмет непримиримой борьбы с коррупцией. Второй, но не второстепенной задачей массмедиа была дискредитация прочих претендентов в президенты. Среди них был и экс-президент Семен­ Павлович Полищук.

Время открытых боевых действий не настало: экс-президента уничтожали косвенно, без упоминания фамилии. Просто в прессу забрасывалась скандальная информация, касавшаяся процессов, протекавших во времена Полищукова правления.

Степанов внимательно отслеживал события, вылавливая в море компромата крупицы правды. В конце концов, в любой скандальной заказухе есть доля истины. Особенно если это заказуха в исполнении прокуратуры или СБУ.

В этом мутном потоке, обрушившемся на умы граждан, мелькнул вдруг отчет временной комиссии по расследованию нарушений при торговле оружием. Комиссия пришла к выводу, что от продажи грандиозных советских арсеналов Украина получила крохи, львиную долю выручки украли. Из оглашенной массы злоупотреблений логически следовало, что основные аферы осуществлялись при Полищуке и, естественно, с его ведома. Так оно, очевидно, и было. Однако при сменщике Полищука в армии стали красть меньше по единственной причине: имущество доблестной украинской армии и грандиозные запасы, оставшиеся после развала Союза, к тому времени уже большей частью разокрали. Зато стали больше красть в прочих сферах и отраслях народного хозяйства.

Степанов деловито отчеркивал названия благотворительных фондов и партий, замаравших рыльце в торговле танками и самолетами. Суммы получались грандиозные. Иван рассуждал так: ясно, что генеральное добро на процесс растаскивания армейского имущества дал Полищук. Но к тому времени власть еще была аморфна, не существовало стройной коррупционной системы, тотальный контроль за процессами в теневой сфере отсутствовал. Хаотическая составляющая была еще весьма велика. Тогда крали все и всё, что под руку подвернется. Это позже власть спохватилась, после чего процесс пошел под ее надежным контролем. Фактически любая масштабная афера осуществлялась с согласия чиновников. Получение “лицензии” стоило значительной части вырученного. Все эти отчисления аккумулировал клан власти, санкционировавший кражу.

Иван попытался представить, что капнуло “Полищуку со товарищи” от армейской супераферы. Даже со скидкой на стихийность процесса получалась сумма грандиозная — несколько миллиардов. Только через один Фонд “Новые украинцы” ушло налево вооружений более, чем на миллиард долларов. Стоп! Как сообщал добросовестный председатель следственной комиссии, коммерческим директором Фонда в то время был известный политик, ученый, общественный деятель Александр Павлович Опришко. Встретив эту фамилию, Иван при­свистнул и продолжил изучение отчета комиссии. Но больше Опришко там не упоминался.

 

На следующий день Иван вызвонил Опришко в Институт укрепления демократии. Повод для встречи подобрал самый незатейливый: комментарий по вопросу интеллектуального пиратства. Степанов знал: отказа не будет, поскольку Опришко прессу любил, рад был “засветиться” в издании любого пошиба и тиража. Уважающие себя жур­налисты контактов с Опришко избегали. Поскольку тот готов был говорить обо всем, даже абсолютно не владея предметом разговора. Его за глаза называли “на любой вопрос — любой ответ”. Естест­венно, Степанов получил добро на встречу. Поговорив с Опришко обо всем и ни о чем, Иван невзначай упомянул о заключении следст­венной комиссии по торговле оружием. Мол, оговорили известного политика и демократа, будто тот замешан в махинациях фонда “Новые­ украинцы”. Опришко живо отреагировал: “Наветы и козни злопыхателей! Я был коммерческим директором фонда лишь в самом начале. После этого на моей должности сменилось еще три человека. Едва учуяв, чем Фонд занимается, я сразу же ушел. Кроме того, аферами с военной техникой занималось совершенно другое подразде­ление Фонда”.

Степанов сочувственно покачал головой и чинно раскланялся. Следующий его визит был к руководителю парламентской временной комиссии — седовласому генералу. Тут все было честно. Ивана интересовала конкретно персона Опришко: действительно ли тот был лишь эпизодической фигурой, далекой от многомиллионных афер? Генерал в сердцах хлопнул ладонью по столу, словно давя невидимое насекомое по фамилии Опришко.

— Этот прохвост пришел в Фонд, чтобы наладить процесс — и сразу же ушел в тень. Затем на его должности работали стопроцентные исполнители — они ставили подписи, вели бухгалтерию, но весь бизнес катился по рельсам, проложенным Опришко. А если вы, молодой человек, выключите диктофон, я поделюсь с вами некоторыми оперативными данными, которые окончательно развеют ваши сомнения.

Иван дисциплинировано щелкнул клавишей.

— Я имею доподлинную информацию о том, что Опришко крепко замарался в афере с трастами — по самые уши увяз. Это я выяснил, когда готовил отчет о причинах скандала с доверительными обществами.

— Как же, очень хорошо помню. Любопытный был документ. Вот только, извините, вышел пшик. Никого ведь не тронули. Хотя человек, подписывавший Декрет, всем известен — бывший вице-премьер, нынешний Президент.

— Все верно. Но мы говорим об Опришко. А он, если помните, в отчете не фигурировал. А ведь он являлся фактическим руководителем целой сети трастов. Но едва мы подступились к его персоне, столкнулись с жестким прессингом. У меня не хватило сил противостоять... Президенту.

— ???

— Именно. Мне и сегодня до конца не понятно, почему Президент так рьяно отстаивал Опришко. Какая между ними связь — тоже до конца не ясно. Но фигура эта очень колоритная.

— Действительно. Если верить вашим словам, Опришко весьма и весьма обеспеченный человек. Но собственного авто не имеет, в связях с воротилами бизнеса не замечен. Барских замашек не демонст­рирует. Я знаю, что он даже статьи в газеты пишет и персонально за гонораром является. Извините, а вы уверены, что не ошибаетесь в нем?

— Не ошибаюсь. Но вы можете лишь верить мне на слово. Клятвенно обещаю, что подтверждающих документов я не дам. Просто не хочу подвергать вас реальной опасности. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Кажется, они расстались друзьями. Генерал многозначительно помолчал на прощанье.

“Ну что ж, товарищ генерал, не хотите втягивать нас в историю, полезем самостоятельно”, — это сказал за Ивана внутренний голос. А Степанов произнес лишь дежурные слова, после чего плотно притворил дубовую дверь.

* * *

У журналистов “Радио Гондурас” считалось дурным тоном слушать “дороге наше радиво”, как обращались в своих письмах бла­годарные слушатели. После общения с генералом Иван изменил этому­ принципу и стал пристально интересоваться темами ежедневных радиорепортажей. Особое внимание уделял материалам Игорька. Мэтр радиожурналистики был уличен в дружеских отношениях с господином­ Опришко. По любому случаю Игорек приглашал “эксперта по всем вопросам” в студию, и таким образом без проблем отрабатывал гонорар. Если в эфире не звучал комментарий Опришко более чем неделю, Иван начинал интересоваться у Игорька, где можно­ отыскать Опришко. Оказывалось — за границей. Он то и дело отбывал на какие-то семинары и симпозиумы. Такие разведопросы Иван чередовал со звонками в опришковский институт. Представ­ляясь журналистом различных изданий, просил соединить его с боссом. В ответ, как правило, слышал, что тот в командировке за рубежом. Из подобных бесед с секретаршей и Игорьком выяснилась любопытная деталь: как правило, Опришко отбывал на загадочные симпозиумы и семинары в Польшу. Иван не находил объяснения страс­ти директора Института укрепления демократии к колыбели демократии в Восточной Европе.

чувствовался явный дефицит информации для плодотворных размышлений и выводов. Ситуация критически усложнялась тем, что Опришко не светился в бизнесе, особо не фигурировал во всевозможных блоках и политических междусобойчиках. Как же он попал в поле зрения бдительных “органов”? Этот вопрос не давал Ивану покоя.

И тут в памяти очень кстати всплыло воспоминание о малозаметном атавизме на теле МВД — службе по борьбе с преступлениями, связанными с иностранцами. При “совке” служба занималась борьбой с фарцовщиками, для которых отвели особую статью УК “приставание к иностранцам”. Если идеологическое падение гражданина не ограничивалось скупкой джинсов и сигарет, а распространялось также на валюту, тогда подобными отщепенцами занималось КГБ. Милиции доставалась мелкая “фарца” и отельные проститутки.

Союз пал, буржуи с их кредитами из идеологических врагов превратились в стратегических партнеров, статья про приставание к иностранцам исчезла из УК. Но служба осталась. Легендарные “интуристовские” фарцовщики перебрались из гостиничных фойе в офисы, заня­лись, наконец, серьезным бизнесом. Проститутки сменили приоритеты. Теперь проститутская элита все больше предпочитает ино­земным клиентам отечественных “папиков”. Самая большая удача для проститутки — зацепить какого-нибудь престарелого отца нации. Это понятно: если раньше пределом мечтаний “отельной” был брак с иностранцем с последующим выездом из социалистического оте­чества, то сегодня все блага “общества потребления” можно получать на месте — никуда не выезжая. “Папик” снимет (или купит) квар­тиру, устроит­ на теплое местечко в фирму (или специально создаст коммерческую структуру, куда посадит хозяйкой свою любвеобильную малышку). К этому прилагаются кричащего цвета “БМВ”, “Пежо”, “Мерседес”, победа в каком-нибудь конкурсе красоты или видеоклип в качестве поп-дивы. Чтобы добиться этого на западе, следует переспать, как минимум, с продюссером из Голливуда, что несравнимо сложнее.

 

на заре украинской независимости силовики были не на шутку напуганы “разгулом демократии”. Ожидалось, что массы припомнят карательным органам все, что те натворили во имя укрепления единого и нерушимого СССР. Пропагандистом идей отмщения были националистические силы, ну а народ всегда был не прочь поприсутствовать на массовых мероприятиях с отсечением голов, утоплением в проруби и прочая. После провозглашения независимости правые были вне конкуренции. Народ верил: вот сейчас отделимся — и уж тогда заживем. Глашатаи вильной Украины составляли планы развития державы, программы реформирования экономики, определяли политику страны на международной арене. Стотысячные демонстрации вышагивали по улице Владимирской, хором скандируя у входа в КГБ УССР всеобъем­лющее “Ганьба!”. “Гэбисты”, брошенные Москвой и ренегатом Горбачевым один на один со своим народом, крепко сдрейфили. Они покаялись­ во всем чем можно, стали страшно демократичными, побожились, что не оставят от бывшего КГБ камня на камне и станут верой­ и правдой служить новому государству с новой национальной идеей. В определенный момент перспектива полного расформирования службы стала совершенно реальной. Чтобы избежать этого, “комитет­чики” провели шумно разрекламированную “переаттестацию” сотрудников, подаваемую как чистку рядов. Главный критерий — верность идее независимой Украины. Республиканское КГБ срочно переименовали в Службу государственной безопасности Украины (СГБУ), а позже, во избежание лишних созвучий в названии — СБУ. В штаты службы спешным порядком включили “протеже” с партбилетами партий националистического направления. Это должно было служить гарантом того, что ситуация в СБУ — под контролем “своих хлопцев”. Аналогично правые “укрепляли” своими людьми кадры остальных силовых органов.

В это время люди делали головокружительные карьеры. Беда была в том, что среди выдвиженцев правых насчитывались единицы профессионалов своего дела, действительно преданных национальной идее. Собственно, многие дальновидные люди просто бесстыдно разыгрывали национальную карту. бездари и дураки в великом множестве потянулись к правым. Ибо для дураков единственно возможный путь продвижения по службе — кланово-партийный. Именно эти выскочки и разрабатывали планы реформирования силовых структур. Было равноценно самоубийству заявить, что предложенная реформа — дилетантство и бред. В то время было сделано немало та­кого, что противоречило национальным интересам Украины, делу борьбы с преступностью и элементарной логике.

Одним из этапов реформирования МВД стало расформирование службы по борьбе с преступлениями, связанными с иностранцами. Украину объявили открытым демократическим государством, в котором нет нужды преследовать граждан за их контакты с иностранцами. Фарцовка — не преступление, а бизнес. А украинские женщины — самые свободные: пусть сами решают, с кем спать и за сколько. Так-то оно так, но при этом забыли, что у службы было немало иных безотлагательных задач. Начал расти поток жалоб, посольских нот, обращений дипработников в связи с преступлениями против них и их граждан. А те не всегда были паиньками. В первую очередь это касалось мигрантов-нелегалов. Всем этим в Киеве занимался отдел в составе восьми человек, руководил которым майор Дмитрий Сергеевич Прилужный. Степанов познакомился с ним в то самое время, когда над отделом зависла угроза расформирования. Прилужный доказывал, что службу следует сохранить. Через несколько дней Иван опубли­ковал статью на эту тему. Нежданно-негаданно публикация возы­мела действие. Ее обсуждали на коллегии МВД, где было принято решение: службу не трогать.

Похоже, Прилужный чувствовал себя обязанным журналисту и после этого начал подбрасывать Ивану информацию про наиболее любопытные ЧП, где фигурировали иностранцы. То азиатский посол притянет домой девку из кабака, которая его наклофелинит и подчистит посольскую обитель; то европейский посол беспредельничает на дороге, используя свою дипнеприкосновенность… Как бы между прочим, Прилужный ввел Ивана в положение дел на столичном рынке женского тела — также парафии его отдела. А рынок этот был весьма обширным, бурно развивался на почве демократизации и люмпенизации общества. Свыше ста гостиниц с правом размещения иностранцев, базы отдыха, общежития, бани, дискотеки, массажные и косметологические салоны, притоны и точки “съема” в центре города, фирмы “досуга”, рекламируемые в газетах объявлений. Все это жило своей далеко не платонической жизнью, совокуплялось, принося многомиллионные прибыли.

Особый интерес для Ивана представляли центральные гостиницы, где селились бесквартирные депутаты Верховной Рады. При первом “демократическом” созыве парламента еще не завели моду одаривать народных избранников безвозвратным жильем в столице. Все некиевские депутаты селились в гостиницах — вдали от домашнего очага и его хранительниц. Гостиничные проститутки быстро отреа­гировали на подобное изменение контингента. Штаты проституток “депутат­ских” гостиниц возросли в несколько раз. Любопытно, что после того, как депутаты перебрались в столичные квартиры, попу­ляция проституток в “депутатских” гостиницах не уменьшилась. Просто­ многие девочки­ успели навести крепкие мосты со своими всенародными избранниками. А те не растрачивали свой потенциал на всех киевских девиц, продолжая пользоваться услугами проверенных “бойцов”, умевших хранить тайны клиентов.

У “гостиничных” не было секретов лишь перед одним человеком — Прилужным. Шеф “иностранного” отдела представлял не­иссякаемый источник ценнейшей информации о неафишируемых продел­ках украинской политэлиты. Розыскники дорожили хорошими отношениями с Прилужным, сидевшим, как Крез, на бесценных сведениях, которые, словно пчелки, сносили ему “девочки”. И вот теперь Степанов здорово надеялся, что Дмитрий поделится с ним толикой своих богатств.

 

Позвонив с проходной, Иван услышал веселый голос Прилужного — у того сегодня был явно удачный день. “Это добрый знак, Иванушка”, — шепнул ему внутренний голос, и Степанов напросился на встречу.

— Хорошим людям всегда рады. Сейчас пошлю за тобой чело­века.

Когда Иван зашел в кабинет, Дима занимался заполнением карточек с фотографиями смазливых девиц.

— Заходи, Иван, а то я уже одурел от этой писанины. Вот, составляю картотеку столичного проститутского мира.

— Если это не оперативная тайна: сколько в ней персон?

— Уже четыре тысячи. Но это только ключевые фигуры. А всего... Я до такого числа считать не умею.

— Милиционеру это не обязательно. Главное, чтобы стрелять умел. Знаешь, Дима, я иногда задумываюсь: это сколько же тебе тайн ведомо. Вот сидишь, смотришь, скажем, трансляцию сессии Верховной Рады, на трибуне солидный дядя что-то про экономику, Чернобыль­скую станцию или социальную справедливость втирает. А ты себе миркуешь: где ж этот радетель столько денег берет, чтобы два раза в год с Люськой из гостиницы “Москва” в Европах прохлаждаться?

— Ошибаешься, сессии по телевизору не наблюдаю, я на депутатов только по долгу службы смотреть могу. Не терплю это блудливое отродье: если бы наслышался того, что мне девочки про депутатов рассказывают, тоже держался бы от политиков подальше.

— А про Александра Павловича Опришко они тебе, случаем, не рассказывали?

— Ты куда это клонишь?

— Видишь ли, есть у меня интерес к этому деятелю. Но ты не волнуйся: статей про него писать не собираюсь. Просто хочу некоторые справки навести, чтобы простор для мысли был. Меня вообще-то другой человек интересует.

— Это на каких же высотах летает человек, что тебя интересует, если Опришко — только предисловие.

— Извини, Дима, вот этого я сказать и не могу. Пока. Ты, конечно, тоже можешь мне не помогать со справочками на Опришко — это ведь называется сбор оперативной информации частным лицом, правильно?

Прилужный хитровато улыбался, в упор глядя на Степанова. “Вот и славно, — обрадовался Иван. — Глаз не отводит, значит, не откажет”.

— Это у нас называется сбор оперативной информации, а у вас — журналистское расследование. Что это за расследование такое — никто не знает, но никто ведь его не запрещал. Ты часиков в восемь подходи к гостинице “Украина”. Потолкуем.

* * *

Иван пришел под гостиницу раньше назначенного срока. Он курил, меланхолически наблюдая за окружающей действительностью. А действительность была шикарно разодета, благоухала французскими парфумами, курила, что-то живо обсуждала и вызывающе рассматривала проходящих мужчин. Среди гостиничных девиц встречались истинные совершенства, была одна представительная матрона не первой молодости, толстушки общались с подругами, худыми как велосипед, рядом с девицей гренадерского роста стояла совсем малышка, на которую впору было цеплять школьный фартук. Одни стояли у входа как на посту — недвижимо, другие приходили, а чаще приезжали на машинах, здоровались с “однополчанками”, закуривали, а поболтав, куда-то уезжали. Время от времени кто-то из представителей противоположного пола подходил к стайке девиц и, переговорив с одной-другой, уводил в салон авто. Дородный дядя в помятых брюках, выйдя из гостиницы, поманил одну из девочек в гостиничный холл. “Этот не местный, наверное, из Житомира на семинар приехал”, — успел констатировать Иван и тут же заметил сутулую фигуру Прилужного. Откуда тот появился, Иван так и не понял. Дима с видом сутенера приблизился к стайке девиц, которые его дружно приветствовали.

— Забыли нас совсем, Дмитрий Сергеевич, давно уже не появлялись. Интересным женщинам обидно чувствовать такое невнимание. А вы тут по какой линии? Плановые мероприятия или, может, фирмача в гостинице кто-то выставил?

— А я, девочки, не на службе. Слышали, наверное, милиции теперь денег не платят. Все, работаю с девяти до шести. Так что сейчас я отдыхаю.

— Так, может, вас следует обслужить — со скидкой на пролетарское происхождение и задержки с выплатой зарплаты?

— Спасибо за жест доброй воли. Но вы же знаете, девочки, я не по этим делам: так, все больше поговорить. Кстати, Аннушка, — Прилужный обратился к эффектной девице, одетой дорого и со вкусом, — очень по тебе соскучился. Я смотрю, клиентов сегодня не густо, так, может, прогуляемся немного?

Проститутское подразделение одобрительно загалдело, отпустило пару скабрезных шуточек. Девица покорно взяла Прилужного под руку. Они выглядели очень гармонично. Прилужный повел свою Аннушку вниз к Бессарабке. При этом он бросил выразительный взгляд на Степанова, стоящего по другую сторону проспекта. Иван неспеша двинулся за парочкой. Вскоре он увидел, как Прилужный с подругой сели на заднее сиденье “Жигулей” с антенной рации. Вскоре к ним присоединился Иван. За рулем сидел знакомый парень из “иностранного” отдела.

— Анечка, прошу любить и жаловать: мой товарищ Степан, — представил Прилужный журналиста. — Свой парень. У него к тебе разговор есть. Ты уж с ним пооткровенничай. Хочу предупредить, у него редкая болезнь: все что узнает — тут же забывает. Рассказывай все не таясь.

— Да меня интересует сущая безделица, — подхватил Иван, — что за человечек такой Александр Опришко, чем он дышит, что его, кроме политики, интересует?

Упоминание фамилии Опришко не на шутку смутило собеседницу, та как-то нахохлилась, втянула голову в плечи, ее глаза испуганно забегали: “А что я знаю? Не больше чем все”.

Прилужный взял девицу под локоток:

— Ты не кокетничай, мы же люди занятые. Говорю — не стесняйся, общайся, как со мной. А порожняк гнать незачем. Про твою пионерскую дружбу с Опришко мне известно больше, чем тебе самой. Просто хочу, чтобы оказала мне услугу — сама товарищу моему рассказала. У нас ведь сегодня мероприятия. А мы с тобой попусту тратим время. Еще полчаса построим тут глазки, а за это время всех твоих подружек разберут. Кого я тогда повезу к себе на профилактическую беседу? Кроме тебя, никого и не останется. Может, ты хочешь четыре часа в “управе” со мной беседовать? Так прямо и скажи. А я ведь к тебе трепетно отношусь. По мелочам не беспокою, да и от работы стараюсь не отвлекать.

— Что вы представляете меня неизвестно кем, — Аня попыталась изобразить невинность. — Я клиентов под гостиницей давно не снимаю. Так, приехала с девчонками поболтать. Не все же дома сидеть...

— Знаю, знаю. Вот ты для начала и расскажи, откуда у неработающей девицы деньжищи на наряды, на роскошную жизнь.

— Работаю, между прочим. Руковожу рекламным агентством.

— Это с каких же пор ты стала крупным специалистом рекламного бизнеса? Что-то я не припомню за тобой таких способностей.

— А что я? Мое дело руководить, а специалисты работу делают.

— Фирму Опришко регистрировал? — резко сменил тон Прилужный.

— Ничего от вас не скроешь, Дмитрий Сергеевич. — Сдалась девица после паузы.

— Ну я рад, Анечка, что у тебя теперь жизнь устроена. А откуда у твоего благодетеля такие деньги? Только больше не томи, давай по сути.

— А вы будто сами не знаете.

— Ну, то что я знаю — то все мое. А мне, может, хочется в твоей лояльности убедиться, а за одним свою информацию перепроверить.

— Вы меня пугаете, Дмитрий Сергеевич, своей осведомленностью, — попробовала пококетничать Аня. — Ну был у него маленький бизнес, да весь вышел. На мели сейчас человек. Можно сказать, на последние деньги от большой любви ко мне создал рекламное агентство.

— Офис где находится?

— В Музейном переулке.

— Где именно?

— В “Регине”, знаете — это офис-центр?

— И ты мне после этого будешь рассказывать, что Опришко не при деньгах? Да там аренда потянет тысяч пять зелени.

— Шесть...

— А какой бизнес у Опришко в Польше? — вставил слово Иван.

Девушка встрепенулась. Но разговаривать продолжала с Прилужным.

— Я, Дмитрий Сергеевич, считала, что только вы один такой всезнайка в милиции. А у вас и друзья под стать.

— Не тяни, Аня, — время идет, нам еще надо кого-то в управу свозить. Повторю: нам ничего особенного говорить не надо, просто хотим с твоих слов перепроверить свою информацию, — подыграл Прилужный.

— Вот так “ничего особенного”. Саша, то есть Опришко, говорил мне, что про его польскую фирму знают только он, я да еще пару человек, которые даже не встречались друг с другом.

— Это они друг с другом не встречались. А с нами-то они встречаются, — напустил таинственности Прилужный. — А с какой это радости он тебя в свои тайны посвящает?

Аня потупила глазки.

— Говорил, на случай чего, всегда есть запасной аэродром, мол, фирма крепко стоит на ногах. Кроме того, рассказывал, что у него есть еще один счет — кажется, в Штатах. Вроде бы на этом счету очень приличные деньги.

— А что такое для него “очень приличные деньги”, Саша не говорил?

— Не-а.

— Откуда, по-вашему, у него деньги в штатах? — атаковал Степанов девицу с правой руки.

— Я всего бизнеса Саши не знаю. Только помню, после того как он проработал несколько месяцев в Фонде “Новые украинцы”, мы с ним съездили отдохнуть в Новую Зеландию. Это Саша туда захотел: сказал, там уж точно украинских политиков нет. Это была сказка. Саша тратил сумасшедшие деньги на любую мою прихоть. Я поначалу не могла привыкнуть к такой роскоши. Но потом специально выдумывала самые дорогие развлечения. В один день мы потратили двенадцать тысяч. Как раз там он впервые сказал, что у него насчет меня большие планы. Что когда-нибудь мы уедем из Украины, поселимся где захотим, будем отдыхать где угодно, откроем свой бизнес.

— У него же семья!..

— Детей он уже пристроил по заграничным университетам. А от жены мечтает отделаться. Иначе, как старой грымзой, ее не называет.

— То же мне, Ален Делон! — не удержался от реплики Иван.

Аня надула губки.

— Ну зачем вы так. Саша хороший. Он очень умный. А это в мужчине главное.

— При наличии денег, — подкорректировал формулировку журналист.

— Так, по-твоему, он сколотил капиталец в Фонде и успокоился? — продолжил Прилужный, сидящий слева от барышни.

— Денег много не бывает. Разве тут успокоишься? Я ведь, по правде сказать, не знаю, может, он не только со мной... Может, ему хочется не с одной аней по заграничным курортам ездить. Для этого ведь деньги нужны.

Девица явно подыскивала обоснование только что совершенному предательству. Словно решившись к рискованному прыжку, она выпрямила спину и первый раз за время разговора повернулась в сторону журналиста.

— “Новые украинцы” — это цветочки. Там ему разрешили только пальчик в мед макнуть. А вот с трастами мой Сашенька поднялся на заоблачную высоту.

Аня назвала пять трастовых компаний, якобы принадлежавших Опришко. Она была убеждена, что в действительности их значительно больше. Опришко представлял промежуточное звено в этой супер­афере. Его фирмы занимались сбором налички у населения, конвертацией и переправкой денег за рубеж. Как работал механизм трастов в целом, девица не знала.

— А как насчет польской фирмы: известны банковские реквизиты, телефоны, адрес офиса? — Иван решил не упускать инициативы.

— Все, что знаю — название. Кажется, “Хельм трэйдинг”.

Девица выглядела окончательно измотанной и затравленной — очевидно, этот разговор дался ей нелегко. Прилужный уловил выразительный взгляд Ивана: можно закругляться.

— Ну что же, Анечка, думаю, тебе следует расслабиться — может, в бар заглянешь. В деньгах уже не нуждаешься — ну не стоять же тебе под гостиницей, ей-богу! Может, подвести куда?

— Да нет уж, Дмитрий Сергеевич, вы не обижайтесь, но меня ваша компания дискредитирует. Я сейчас на такси и домой — под одеяльце.

— Ну как знаешь. Только будь внимательна, красавица. А то нырнешь под одеяло, глядь — а там какой-то дяденька без штанов лежит. Напугает тебя, чего доброго.

— Так он же голый: чем ему меня пугать? — девица хлопнула дверью и встала на обочине с вытянутой рукой.

* * *

По четвергам свободные от мероприятий сотрудники УБОП играли в футбол. Это была традиция, заведенная с дней основания отдела. Иван тоже изредка гонял мяч с убоповцами. Бегал он быстро, но по мячу попадал редко, вызывая иронические, впрочем безобидные, реплики. В целом же милиция относилась к игре ответственно. Случалось, какой-нибудь разгоряченный полковник с матюками воспитывал младшего опера, не забившего гол в выигрышной ситуации. Выглядело это очень эффектно. Волосатый мужик то ли в семейных, то ли в спортивных трусах и кедах образца его молодости командным голосом отчитывал раскрасневшегося парня, внимавшего матерщине полуодетого начальства.

После футбола следовал заплыв по Днепру. Молодежь с разбегу бросалась в воду, энергично выбрасывая руки, устремлялась за буйки. Командный состав делал вид, что купаться ему не хочется, не спеша заходил в воду, после чего проплывал несколько метров, сохраняя начальственную осанку.

Иван греб за Семеном Притыкой. Тот начал с баттерфляя, в котором Иван был не силен. Дистанция между ними росла, но когда Семен выдохся и перешел на брасс, Степанов наверстал свое. Остальные оказались далеко позади и уже повернули к берегу. Иван с Семеном почти синхронно перевернулись на спины.

— Как дела, пресса?

— Спасибо, плохо.

— Не плачься, было бы плохо, ты б тут в рабочее время не прохлаждался.

— Ты прохлаждаешься, чем я хуже?

— Я по долгу службы, во имя укрепления физической формы правоохранительных органов.

— А я тоже не без задней мысли.

— Что там у тебя опять? Какое на этот раз мне поручение приготовил, работодатель?

— Сеня, это уже в последний раз.

— Наивный ты, ей-богу. Да тебе до пенсии за помощью ко мне бегать. Ты ведь никогда не успокоишься, а кто ж тебе еще будет информацию за просто так давать? А денег у тебя, поверь, никогда не будет. Ты же лезешь туда, куда лезть не следует. А значит, вместо благодарности, материальной в том числе, быть тебе вечно битым. Для тебя авторитетов не существует. А ведь авторитеты — это те, у кого власть и деньги. Не хочешь власть обслуживать — нечего в журналистику лезть. Неужели ты еще не понял, что свободной журналистики не бывает?

— Понял, оттого-то и противно. Так что, поможешь?

— Давай конкретно, а то я замерзать начинаю.

— Нужно пробить фирму за рубежом.

— Чья фирма, где?

— Где-то в Польше, а принадлежит она Александру Павловичу Опришко.

— Он фигура политическая. Ты же знаешь: сбор оперативной информации на политических деятелей запрещен.

— Гражданин начальник, я ведь не интервью у тебя беру — давай ближе к практике. Думаешь, я не знаю, как вы депутатов слушаете? У телефонного провода, как известно, два конца. Вычисляете связи “неприкасаемого” и ставите их на прослушивание. Получается, что слушаете какого-нибудь барыгу, а в действительности имеете текст разговоров этого барыги с депутатом или министром.

— Не припомню, чтобы я тебе про это рассказывал. Кто много знает, тот плохо спит, Ваня. У тебя как со сном? Эй, ладно, ладно, волну не поднимай, пузыри не пускай, а то до берега далековато. Попробуем что-нибудь разузнать. Как фирма называется?

* * *

В принципе, для толкового опера навести справки по зарубежной фирме — не большая проблема. Особенно если речь идет о неофициальной информации. Другое дело, если требуется документальное подтверждение того, что украинский гражданин обзавелся счетом в зарубежном банке. Чтобы такое подтверждение могло фигурировать в суде, следует провернуть титаническую работу с ясным результатом. Нет никаких гарантий, что западный банк предоставит такую информацию. Все зависит от тамошнего суда: даст добро — получишь, но скорее всего — не даст.

Что касается неофициальной информации: если ты работаешь по теневым счетам и фирмам за кордоном, значит, наверняка имеешь связи с местными правоохранительными органами. Порой достаточно одного-двух звонков, и твой коллега-полицейский неофициально скинет интересующую информацию. Но у Притыки не было связей в Польше. И почему бы Опришко не открыть фирму в Венгрии — там у Семена все было схвачено. Не даром он несколько раз выезжал туда со следаками из прокуратуры в 1991, когда работали по бригаде “Черепа”, расследовали убийство его активиста “Чайника”.

Будь это не Опришко, а фигура помельче, Притыка просто пошел бы к Сане Злобину. Тот, благодаря своему английскому и папе-генералу, выбился в замначальники национального бюро Интерпола. Но, невзирая на пост, старых друзей не забывал, помнил, сколько водки они выпили с Притыкой в Московском райотделе и сколько дел расследовали. Но по Опришко обращаться было рискованно. Не дай бог, неслужебный интерес Семена к этой высокой персоне просочится наверх. Тогда точно жди бо-о-льших неприятностей.

Еще можно было провернуть операцию через международно-правовое управление Генпрокуратуры. С шефом управления Семен также имел шапочное знакомство. Через него был шанс заполучить информацию за считанные дни. Интерпол, напротив, работает очень неповоротливо: ответа можно прождать месяц, а то и больше. Но генпрокуратуру­ Притыка отбросил почти сразу. Очень уж отвратительно­ она стала вы­глядеть с приходом нового Генерального. Откровенно стелилась под президента. Если коротко охарактеризовать нынешний стиль работы прокурорских — “беспредел”. Не дай бог, Опришко со своей польской фирмой имеет отношение к Президенту, тогда все — хана.

В результате Семен решил действовать открыто. Для начала подготовил “легенду”. Открыл оперативное дело, подшил туда всякую туфту, якобы переданную агентами. Как раз в это время разгоралась борьба с лоро-счетами. Вот и славно. Под эту марку Семен слепил дело: мол, по информации источника из банка, ежедневно около двух миллионов долларов переводится с лоро-счета в Польшу на счет фирмы “Хельм трэйдинг”. Что за фирма, кому принадлежит — одним полякам известно. После этого Притыка составил запрос в Интерпол: на кого записана фирма, движение по счету, зарубежные, в том числе украинские партнеры? Какие еще фирмы в Польше зарегистрированы на владельца “Хельма”?

Запрос Степан отправил официальным путем, но перезвонил Злобину и попросил “ускорить прохождение”. Тот обещал.

Слово александр сдержал. Уже через неделю — невиданная расторопность для интерполовцев — поляки дали ответ.

Прочитал Степан тот ответ и за голову схватился: а Иванушка-то вовсе не дурачком оказался. Что он еще на Опришко накопал — не известно. Но, видно, нюх у парня не испорчен. Одной только информации о фирме Опришко за кордоном, присланной поляками, достаточно для возбуждения дела. Оказалось, что этот борец за укрепление демократии — порядочный барыга. Польский Интерпол подтвердил, что фирма принадлежит Опришко. Основное направление деятельности — закупка различного, весьма дорогостоящего оборудования. Закупают преимущественно на Западе, поставляют — в Украину. Тут же прилагался список украинских фирм-партнеров и движение средств на счете “Хельма”. В справке указывалась еще одна фирма, зарегистрированная на Опришко и поставлявшая в Украину сельскохозяйст­венную продукцию и продукты питания. Для чего Опришко понадобились две фирмы, а не одна, предположить было несложно. Несколько юридических адресов и банковских счетов, да еще за границей — прекрасная возможность для скрытного перекачивания денег с Украины. А вот какая схема при этом использовалась — вопрос. Но, судя по информации из банка, фирмы работали со многими украинскими партнерами, а на Западе основные сделки проходили через одну мюнхенскую фирму “Лакки Чэнс”.

Интересно бы узнать, какое отношение все это имеет к Осыке. Но Иван не спешит делиться информацией. Нет, Семен интересовался результатами степановских изысканий не из праздного любопытства. Просто его богатый опыт свидетельствовал: одиночки не выживают, особенно когда неудержимо лезут на рожон. А рожон этот — власть, система. Для себя Притыка все уже решил: он просто по-тихому уйдет из органов, которые и есть ответственный узел этой самой системы. Но почему он должен отдавать любимое дело тем, кто пользует его в собственных сволочных нуждах? Не должен, но вынужден это сделать, потому что боится, потому что отдает себе отчет: сопротивление бесполезно. Сопротивление системе ни к чему не приведет: за ним последует уничтожение — моральное или физическое.

Но по этой же причине Семен завидовал Ивану. Тому не хватало то ли жизненного опыта, то ли элементарного благоразумия, чтобы мирно обслуживать систему и питаться аппетитными крохами со стола­ политических паханов. Поэтому Семен и помогал Ивану чем мог. Но Семен был уверен: если Степанову удастся накопать что-то действительно серьезное, он не сможет переиграть серьезных парней, которые сотрут журналиста в пыль. И это будет виной Притыки, который не удержал, не упредил. Впрочем, Семен предвидел: Степанова не остановят никакие предупреждения-объяснения. И единственное, в чем ему можно было помочь, — добыть нужную информацию, максимально оберегая журналиста от опасности засветиться. А потом... Что будет потом, Семен не представлял. Он ведь не знал, насколько серьезной компрой владеет журналист и как собирается ею распорядиться. Впрочем, Притыка рассчитывал, что когда-нибудь Иван расскажет ему все. Главное, чтобы к тому времени он не натворил непоправимых ошибок.