Расследование не для печати. Лед тронулся

ЛЕД ТРОНУЛСЯ

Журналисты — совы. Это непреложный закон. Всякий уважающий себя мастер пера любит поспать поутру. Это качество следует ввести как обязательное условие при трудоустройстве в СМИ. Если вы жаворонок, крепко подумайте, прежде чем поступать на факультет журналистики. Впрочем, на журфак нет смысла поступать даже классическим совам. Идите на юридический, медицинский, филологический. Тогда у вас как минимум будет специальность. Журналистика — это ремесло, которому не научат в университете. Но коль скоро вы решились продлить детство на пять лет, будьте готовы к тому, что когда-нибудь вы придете к выводу, что журналистика — не самая чистоплотная работа. И если эта истина противоречит вашим убеждениям, встанет вопрос об альтернативном зарабатывании на жизнь. И тут выяснится, что вы не умеете ничего за исключением складного изложения мыслей на бумаге, заметим, мыслей, как правило, несвоих.

Но вернемся к орнитологии. Журналисты — совы. Поэтому если желаете отловить нужного журналиста (что проблематично в принципе), не приходите в редакцию раньше одиннадцати. Лучше звоните ему домой. И если у того нет привычки отключать телефон, вам может повезти.

Степанову звонили в самое неурочное время. И случалось, он тут же мчался куда-то. А все потому, что ночью в городе случаются всевозможные происшествия: убийства, взрывы, перестрелки. Этой ночью­ его никто не беспокоил. Поэтому Иван имел возможность допоздна­ посидеть над своей папочкой, поперекладывать листочки, подумать, упорядочить мысли и факты. Спал он отвратительно. Скорее­, это было пограничное состояние: Иван вроде бы спал, но при этом чувствовал, как “что-то такое” происходит. Это был загадочный сонно-мыслительный процесс, в ходе которого из справок, банковских платежек, названий фирм и имен должна была сложиться цельная картина.

Счастливому завершению этого процесса помешал телефонный звонок. Звонил Притыка.

— Але, — подал признак жизни Иван.

— Привет, тунеядец. Звоню в редакцию — ни один телефон не отвечает.

— Да ты на часы посмотри — десяти нет.

— Я уже два обыска провел, а ты все на часы с дивана смотришь.

— Что-то интересное?

— Да я не об этом. Давай срочно ко мне! Нет, не так: встречаемся в кафе — ну, ты помнишь.

— Да я это... У нас летучка сегодня, народ и так забыл, как я выгляжу.

— Придумай что-нибудь. Приходи обязательно.

— Да ты хоть маячок дай: может, я шефу перезвоню — пообещаю забойный материал.

— Не будет, Иван, материала. Жду через полчаса.

Трубка жалобно запикала.

Степанов какое-то время тупо смотрел в никуда, потом резко подскочил, побежал в ванную.

Притыка сидел за столиком с чашкой кофе. Поздоровались. Иван заказал кофе и собрался подсесть с Семену. Но тот позвал на улицу — покурить.

— Не доверяю замкнутым помещениям, — сказал он, протягивая Ивану зажигалку.

— Таинственный ты сегодня… Что приключилось?

— Труба дело. С пулеметчицей проблема.

— Какой пулеметчицей?

— Девица, с которой тебя Прилужный знакомил. была у нее кличка Анка-пулеметчица.

— Почему была? — насторожился Иван.

— Ее три дня как убили. Официальная версия — самоубийство: повесилась. Вчера под вечер соседи вызвали слесаря из ЖЭКа — ее телевизор три дня надрывался. Теперь понял?

— Постой, постой, а ты откуда знаешь?

— А что тут военного? Да она по сводкам сегодня прошла.

— Я не про то. Ты, значит, следишь за мной, за моими контактами с Прилужным?

— А-а, вот ты о чем. Ну да, одна у меня печаль — за Степановым цинковать. Прилужный сам сказал. Просил связаться с тобой и предупредить, чтоб ты молчал как рыба и к нему не совался. Он к тебе позвонить не мог. Очень вероятно, что его слушают и тебя тоже. А теперь вспомни, кто тебя в свое время познакомил с Приходько? Правильно, я. Вот он и решил через меня связаться. Может, он и сам бы тебя разыскал — не по телефону, конечно, но сейчас на этом убийстве по уши завязан. Все-таки не прядильщицу-мотальщицу завалили, а элитную шлюху. Иди знай, кто станет беспокоиться об усопшей.

Да что мы о мертвых. Тут про тебя думать надо, крепко думать. Выкладывай: во что вляпался, в какие “расследования” играешь? Или ты со мной по-прежнему “в отказе”?

— Сеня, а почему, собственно, такой кипеж? Что у нас, проституток не убивают? Сколько уже случаев было: в лес вывезут, запустят по кругу, после чего там же и зароют. Помню, в озере утопили одну гостиничную шлюху. Морды на ремни резали, когда бандюкам платить не хотели. За границу их везут, с концами. Издержки профессии, так сказать. Я, конечно, таких методов не приветствую, но...

— Ты что, и вправду не понимаешь? Вы же с ней две недели назад встречались.

— Что из того?

— А теперь вспомни, когда пришел ответ из Польши по моему за­просу. Мне, между прочим, Прилужный сказал, что Анка вам про Опришко и его польскую фирму рассказала. К тому же, Прилужный утверждает, что пулеметчица давненько отошла от дел проститутских. У нее, кроме Опришко, почти не было никого. В ее рекламном агентстве тоже все чисто. Выходит, не водилось за ней греха, за который человека в петлю суют.

— А с чего ты взял, что ее убили? Может, она дури какой употребила и под кайфом руки на себя наложила.

— Это вряд ли. Дима говорит, сработано профессионально. Он сам тело осматривал. Говорит, ее пытали. Но опять же, следов почти никаких. Получается так: пришел ответ Интерпола, а на следующий день ее убили.

— Думаешь, это как-то связано?

— По всему выходит — ее смерть на нашей совести. Подставили девку на ровном месте. И Прилужный так считает. А у него нюх — собачий: это опер от бога. Сейчас решается вопрос о возбуждении уголовного дела. Но, скорее всего, спишут на самоубийство. Тут ведь много от Прилужного зависит. А он, между прочим, допустил грубое нарушение, когда свел тебя с пулеметчицей, да еще и провел опрос. В общем, ему не с руки светиться. А если еще всплывет, что тут Опришко замешан, — пиши пропало. Благо, водитель, присутствовавший при разговоре, по словам Прилужного, не из болтливых. Хочется надеяться. Дима провел с ним профилактическую беседу. А ты кому-то об этой встрече рассказывал?

— Не было такого, даже не сомневайся.

— Дима утверждает, что обнаружил на голове и теле покойницы несколько маленьких кровоподтеков. А кровоподтеки, между прочим, были на болевых точках. Эксперты на них даже не обратили внимания. Будем надеяться, в морге тоже не заметят. Иначе могут возбудить дело. И главное: мусорное ведро в её квартире почти пустое, а в нем Дима обнаружил чистый полиэтиленовый пакет.

— Ну?

— Влажный пакет внутри. В общем, пытали девчонку. Надевают кулек на голову, обхватывают вокруг шеи, а перед глазами держат часы. Перед этим предупреждают: говори по-хорошему. Будешь молчать — на первый раз кулек будем держать две минуты. А у нее уже через полторы минуты глаза на лоб лезут, сердце выскакивает. Снимают через две минуты кулек, дают отдышаться. Хочешь что-нибудь рассказать? Если нет — каждый раз будем по минуте набавлять. После третьего раза не только хрупкие красавицы — крутые мужики языки развязывают.

Правда, Дима говорит, что, кроме его имени, она ничего не могла рассказать. Кто ты — она не знает, а описание внешности им вряд ли поможет. Прилужного уже тягали к начальству. Странные беседы вели — чис­тый разведопрос. Что интересно: вызывали два дня назад, когда Анку убили, но об этом еще никто не знал. Почти никто. По всему выходит, что встревожен какой-то очень непростой человек. Может, Опришко, а может, и повыше. Думаю, это они пытались Димку через руководство прощупать. Но, думаю, прямо на него наезжать вряд ли решатся.

— Семен, если бы я знал, что может так повернуться... Выходит, девица из-за меня в петле очутилась. Веришь: даже представить не мог, что они на такое решатся.

— “Они” решатся на любое. Все зависит от того, как глубоко их зацепит. Под разговоры про спасение Украины они могут устроить второй голодомор, если только это будет выгодно.

А теперь слушай сюда: об этой истории проговоришься — я за тебя не заступник. Да кто я — сошка малая — успею только пламенную речь над могилкой сказать. Про то, что знаешь об убийстве Анки, виду не подавай. С Прилужным — никаких контактов. И еще: было бы здорово, если бы ты исчез. Пока все не устаканится, обстановочка не прояснится. У серьезных людей очень много неотложных дел. Глядишь — забудут про тебя со временем. Но это — в качестве пожелания. Если не можешь уехать, то хотя бы не высовывайся. Домой позд­но не возвращайся один. По возможности не напивайся. Не болтай.

А теперь, Ванечка, хотелось бы перейти к следующей теме: чем же ты все-таки занялся? И много ли всяческой гадости наскреб на отцов нации? Вопрос не праздный: утомился я уже с тобой. Жуть как любопытно — какая еще история может с тобой приключиться. Надеюсь, я заработал право на толику информации, в добывании которой принял посильное участие.

— Понимаешь, Семен, я все ищу-ищу, а конца пока не видно. И не уверен, что увижу его когда-то.

— А какого конца? Что ты хочешь-то? Чтобы тебя как пулемет­чицу...

— Да все просто. Есть клан, клан делает деньги и прикупает власть. А получив кусочек власти, с ее помощью снова делает деньги. Если у него хватит денег задавить другие кланы, он нагнет нэньку-Украину и станет иметь ее как распоследнюю Анку-пулеметчицу, царство ей небесное.

— А если другой клан к власти придет?

— Сделает то же самое.

— Ну а ты здесь с какого боку?

— Не знаю. Просто не люблю, когда меня за дурачка держат. Интересно разобраться, как все это работает. Вот разберусь и тогда, если удастся — тисну эту историю в какой-нибудь газетенке. Глядишь, в родном отечестве станет меньше парой наивных дураков.

— Да ты смеешься! Из редакции не успеешь выйти — из тебя уже душа вон. Потом еще подчистят за тобой: уберут пару-тройку особо любознательных, вроде Притыки и Прилужного. Ты пойми, я не за себя беспокоюсь. Просто не могу тебя понять. Есть элементарная логика. Человек ставит перед собой цель и платит какую-то цену за ее достижение. А у тебя получается, что цель не достижимая и вообще мало­понятная, а цена... очень дорогая цена. Зачем?

— Говорю же: не знаю. Я свободный человек. Хочу что-то знать, имею, так сказать, право на информацию. Кто мне может запретить? Я же не кричу, что о нации радею, что за державу мне обидно. Если что-то раскопаю, а напечатать нигде не удастся, я просто расскажу за бутылкой эту историю паре надежных товарищей. А они выслушают и скажут: ну и дерьмо! А потом выпьют еще и заявят, что Иван Степанов — крут, раз все это раскопал. Вот, собственно, и все, к чему стремимся. Тебя такой ответ устраивает? А сам-то ты можешь в каждом случае четко объяснить, почему делаешь то, а не это? И вообще: как делаешь выбор? Только не спеши отвечать: вопрос в действитель­ности не простой, подумай пару дней — и ты со мной согласишься. В общем, бестолковый разговор получается. Ни о чем.

— Ладно, забубенная головушка. снимаю свой вопрос в виду полной невменяемости пациента. Ну а что твое исследование показывает: удалось выяснить, как работает система?

— Так я же тебе уже рассказал.

— Ради этого не стоило столько тужиться. Тебе про методы работы политической элиты любой пенсионер то же самое расскажет.

— Но я-то хочу под это дело, так сказать, доказательную базу подвести. Вот ты начал Фондом заниматься — получил по рукам и успокоился. А я ведь как раз с него и начал. Можно было, конечно, и другой объект выбрать: принципиальной разницы нет.

— И что там за картина получается?

— Сегодня полночи на это убил. Эпизодов чистого криминала хватает, но общая картина никак не складывается. Если хочешь — попробую изложить в простой доступной форме, понятной для опера УБОПа.

Притыка молча проигнорировал намек на умственную отсталость всей украинской милиции и ее передового отряда — УБОП. Видимо, история Степанова его здорово заинтересовала.

В общем, когда Полищук выбился в Президенты, денег у него не было. Но тогда еще не успела развалиться старая система, что позволяло достичь результата без мощных финансовых вливаний. Собственно, коммунистическая братия и продвинула его на вождя нации. Он, конечно, тоже над своим имиджем крепко поработал, благо имел в этом немалый опыт в “прошлой” жизни. Начал двигать национальную идею, лобызаться с правыми. Вообще-то все процессы у нас поначалу шли из Москвы. Когда в России начался полный бардак, в Украине это все повторилось. Народ начал растаскивать державные денежки. Полищук и рад был поставить процесс под контроль, да не было возможности: управленческая система трещала по швам. Но постепенно он стал организовывать собственный механизм. В общем процесс растаскивания всенародной собственности переводили в организованное русло. А для отвода глаз занимались всякой дребе­денью: переименовывали улицы, искали деньги партии и золото Полуботко, обличали врагов и хулили коммунистический строй.

Ну а когда грянули новые президентские выборы, его, конечно, сняли. Это, собственно, было неизбежно. Когда в стране такие экономические и политические катаклизмы, у власти нет шансов удержаться после выборов. Полищук это прекрасно понимал. Хотя пресса до того уверовала во всю ту чушь, которую она ежедневно несет, что до последнего момента пророчила Полищуку второй срок.

Если бы он тоже в это верил, то не стал бы перед выборами спешно готовить пути отступления. В частности, создал свой Фонд. Фонд, конечно, понадобился ему не для благотворительности. У него уже была сформирована структура, призванная зарабатывать деньги для клана. Осыка, по моим сведениям, в ней второй человек. Поначалу они гребли деньгу на подакцизе. Ведь Фонд освобожден от уплаты налогов. Ну, это ты все лучше меня знаешь — сам занимался. Я подозреваю, что у них было несколько таких фондов. А помнишь, как они практически все деньги переводили в Великобританию — на счет “Apifarm limited”? Не исключаю, что таких фирм у них тоже несколько. Во всяком случае, я обнаружил еще одну. Про нее чуть позже расскажу.

В общем, Полищук не собирался уходить из политики. И экономическая часть работала у него очень даже успешно. А мужик, который сел в президентское кресло после него, начал опасаться Полищука. И постепенно стал его давить — прежде всего экономически. Провел отмену льгот благотворительным фондам. Но у Полищука была “домашняя заготовочка”. Помнишь, как при Полищуке гремело общество потребителей “Меркурий”? Они ведь первые и единственные тогда работали по схеме трастов. Я думаю, тогда команда Полищука апробировала методу. при Полищуке стали появляться коммерческие банки. Естественно, многие принадлежали его клану. Ребята быстренько расшатали финансовую систему, грянула гиперинфляция. И вот тут они пробивают Декрет по трастам. Знаешь, эта повешенная проститутка рассказала, что Опришко заработал первые большие деньги именно на трастах. Думаю, этот болтун числится у них где-то в среднем звене. Потом они деньги срубили и трасты свернули.

Вообще, каждый клан — это целая экономическая империя. У Полищука, например, есть сеть государственных предприятий, коммерческих структур, которые работают на систему. Там руководят исполнители. Все принадлежит клану. Отработана схема перевода денег за кордон. Мне удалось познакомиться с бухгалтером, которая “ведет” сеть легальных фирм Полищука — Осыки. Деньги они переводят на фирмы-однодневки — тоже клановые. Весь процесс курирует Осыка. Я пошерстил по его связям и обнаружил, что на него работает Опришко — они вместе учились в институте. К нему, очевидно, присматривались в операции с трастами. А теперь его, похоже, повысили, зарегистрировав на Опришко две фирмы в Польше. Туда перекачивают деньги с украинских фирм-однодневок. Я попробовал разобраться с движением средств. Получается такая картина. Они используют сразу несколько схем. Ну не может же предприятие все время перечислять деньги под липовые контракты на однодневки. В конце концов у органов могут возникнуть вопросы. Не с руки Полищуку и Осыке собственноручно гасить каждое дело. Поэтому через однодневки идет только часть средств. По другой схеме деньги проводят по контактам, где оборудование или продукцию приобретают по завышенным ценам. Для этого существуют, в частности, две фирмы в Польше. Одна поставляет машины и оборудование, вторая — продукты питания. Разработан надежный механизм легализации. Если денежки грязные, на их легализацию, как правило, уходит каждый третий доллар. А тут — настоящее натуральное хозяйство. Есть две страховые компании. Есть нелегальные фирмы здесь, деньги которых следует отмыть. Есть фирмы за рубежом. Компания с грязными деньгами заключает договор с зарубежной фирмой, контракт страхуется. Затем из-за рубежа частная фирма отправляет товар. Получатель переводит только часть денег — в виде аванса. А когда поступает весь товар, фирма распадается. Но страховая компания (своя) переводит за рубеж страховую сумму сполна. В итоге все довольны, деньги покинули пределы отчизны и легализованы. При желании их можно теперь легальным путем инвестировать в украинскую экономику.

Куда идут деньги дальше — в принципе ясно. Помнишь, Интерпол дал реквизиты одной фирмы в Мюнхене, с которой тесно работает Опришко? Я уже подумывал попробовать пробить и ее через Интерпол. Но теперь от этой затеи придется отказаться.

— Да, жаль твоих трудов. А накопал ты как целая следственная группа. Не иначе, как за тобой стоят грозные спецслужбы, которые тебе и “сливают” информацию. — Таким образом Притыка ответил на обвинение Степанова в умственной неполноценности офицеров доблестного УБОПа.

Иван с достоинством выдержал удар и подтвердил обвинение: “А это давно всем известно. Вот только общественность и коллеги до сих пор не разберутся, на какую спецслужбу мира я работаю”.

— У меня тут проклюнулась одна идейка, как “пробить” мюнхенскую фирму и себя не подставить, — продолжил в задумчивости Притыка. — У тебя есть кто-то в Германии?

— Если ты надеешься, что мой дедушка погиб при штурме Берлина, то ошибаешься.

— Да нет, я насчет того, чтобы тебе получить оттуда вызов и смотаться к немчуре.

— Заманчиво, но я предпочел бы Париж.

— Ветреный ты тип, Степанов. Как таким доверяют ответственный участок информирования общественности — ума не приложу. Я серьезно говорю. Ты, во-первых, скроешься от греха подальше на какое-то время, во-вторых, без всякого риска наведешь справки по мюнхенской фирме.

— Этот как?

— Есть способ. Ты для начала отвечай на вопрос, поставленный тебе офицером УБОПа: вызов кто-то пришлет или опять этим мне заниматься?

— Этот вопрос я решу. Что дальше делать, рассказывай.

— Приезжаешь в Мюнхен и тупо идешь в их торговую палату. Плетешь какую-нибудь ахинею. Типа: погиб отец. В завещании написано, что он передает тебе права на долю в фирме, зарегистрированной в славном городе Мюнхен. Название фирмы есть, телефон. Ты несколько раз звонил с Украины — там отвечают, что фирма съехала. Куда — неведомо. После этого проси дать информацию по фирме.

Кстати, у тебя с немецким как?

— Никак.

— Вообще языками не владеешь?

— По-английски изъясняться могу, правда, не на философские темы.

— Потянет. Если в себе не уверен, составь письмо на английском, а лучше на немецком. Суть я тебе уже изложил.

— Спасибо Семен, порадовал.

— И мой тебе совет, Иван: вали с Украины как можно быстрее и обратно не спеши.

* * *

Буржуев Иван любил — когда речь шла о работе. В быту и отдыхе они нагоняли на Степанова тоску смертную. Зато, что касается дела... деньги они платили большие, особенно поначалу, когда в Украине появились первые представители вражеских средств массовой информации. Таких журналистских пристрастий у Ивана было несколько. В частности, он регулярно пописывал в одно немецкое агент­ство. Его киевским представительством руководила хорошая знакомая. А поскольку она была не буржуйкой, к тому же хорошенькой, то Ивану всегда было где заякориться, попить кофе, поэксплуатировать офисный телефон и компьютер.

Иван застал Светлану за маникюром. Она сидела на высоком барном стуле за кухонной стойкой.

— Иван, привет! Давненько ничего не пишешь. Что-нибудь принес?

— Да нет, я просто зашел на симпатичную девушку полюбоваться.

— Все вы так говорите, — кокетливо отреагировала Светлана.

— Ну, или почти просто так.

— Ага, тогда готовь кофе и рассказывай.

— В общем, Светик, выручай: возникла острая необходимость посетить Мюнхен. Срочно. Нужен вызов.

Свеженаманикюренными пальчиками Светлана взяла трубку и набрала многозначный номер. Потом у нее состоялся длительный и судя по интонациям кокетливый разговор по-немецки. То и дело звучало имя Вольфганг. Так звали ее шефа, который сидел в Мюнхене, периодически наезжая в Украину с ревизиями. Иван, отчаянно жестикулируя, изобразил пламенный привет Вольфгангу. Наконец, Светлана повесила трубку, закончив поток немецкой тарабарщины ласковым “чу-у-з”.

— Иван, давай паспортные данные.

Через пять минут в Германию улетел требуемый факс, а через час в Немецкое посольство поступила факсовка-приглашение для Ивана Степанова на посещение Германии.

— Вольфганг сказал, чтобы ты, не стесняясь, останавливался у него. Представить себе не можешь, сколько в Мюнхене стоит номер в гостинице.

Через неделю Иван получил визу, с трудом назанимал денег и скрылся за рубежами отечества. Еще через неделю был дома. Возвращался победителем. Торговая палата дала расклад по мюнхенской фирме, с которой у польского “Хельма” были самые тесные отношения. Фирма, как оказалось, принадлежала не усопшему родственнику Степанова, а некому гражданину Фалину. Всю дорогу домой Иван пытался лихорадочно восстановить ассоциации, связанные с этой фамилией. Вспомнить не удалось, но осталась уверенность, что когда-то он уже слышал эту фамилию. Едва зайдя домой, Иван зарылся в многолетние залежи бумажно-газетного хлама. Все это носило гордое имя архив. Нужную статью он обнаружил ближе к ночи. Точно! Фалин фигурировал в статье “демократизировавшегося” “грушника”, который к этому времени крутился в кремлев­ских кабинетах. По непонятной причине спецслужба выдала из своих­ недр малую толику информации о партийных деньгах. Утверждалось, что Фалин — человек Бернштейна и Вольского, замеченных в постперестроечных операциях с деньгами партии. Вся троица, естественно — птенцы гэбэшного гнезда­. Фалин к тому же завотдельствовал в Центральном комитете партии. Вскоре после восшествия Горбачева Фалин оказался в Мюнхене в статусе гражданина Германии.

У Ивана перед глазами замельтешили разноцветные круги: то ли от напряжения минувшей недели, то ли от восторга свершенным откры­тием. Судя по всему, начинает проясняться. Журналисту, занимавшемуся криминалом, непростительно не знать про троекратные встречи Полищука с Берштейном сразу после провозглашения независимости Украины, в 1991–1992 годах. Что же получается: у Ивана в папочке был полный набор имен, фирм, движения по банковским счетам, свидетельствующим о связи бывших компартийных боссов с держателями общака КПСС. Осознавать это, конечно, было приятно. Но Степанову отчего-то стало грустно. То есть, не отчего-то, а по совершенно конкретной причине: единственное неосторожное движение — и все...

После возвращения из Германии Иван стал чувствовать себя нехорошо. В том смысле, что смотрел в завтрашний день без особой уверенности. Завтра с ним могло случиться что-нибудь гнусное. Нет, он отнюдь не сгущал краски. степанов располагал конфиденциальной информацией, достаточной для того, чтобы как минимум с пяток влиятельных лиц пожелали избавиться от этой информации вместе с ее носителем. С учетом того, что, помимо Степанова, такого набора документов не было ни у кого больше, идея устранения слишком любопытного журналиста представлялась вдвойне заманчивой.

Беспокоило еще вот что: дабы собранная информация стала достоянием гласности, Ивану, как не крути, придется с кем-то ею поделиться до момента публикации — как минимум с редактором. А у того, в свою очередь, может возникнуть потребность продать ее вместе со Степановым “заинтересованным лицам”. Все это чрезвычайно удручало Ивана.

Пару раз он даже подумывал оставить свою затею, уничтожить все документы и попытаться обо всем забыть. Но это случалось лишь в минуты отчаяния. Порой он проигрывал в уме иной вариант. Вот он звонит Осыке или кому-то из его команды и дает понять по какому-то характерному слову, одной невинной фразе, что ему известно. После этого назначает встречу и выдвигает условия: некая астрономическая сумма и возможность спокойно жить-поживать в Украине, а быть может — съехать в одну из стран вечно спелых помидоров. Он представлял, как по утрам станет пить кофе на собственной вилле где-то в Калифорнии. Кофе будет очень вкусным, Иван научится пить его по-американски: большими чашками по нескольку раз в день. На Новый год и на свой день рождения станет приглашать друзей из Киева. В остальное время Иван будет пописывать в эмигрантские газетенки или подастся в собственные корреспонденты какой-нибудь киевской газеты, дабы примерно раз в неделю напоминать украинской общественности о своем существовании.

Безнадежные мечты. Помимо того что сама перспектива провести остаток жизни на вилле, где у него будет ВСЕ, навевала смерт­ную тоску. И главное: Иван четко представлял, что случится с ним в ближайшие двадцать четыре часа после звонка с предложением продать папочку. Он просто перестанет существовать, дематериализуется. Быть может, под его убийство даже организуют какой-нибудь отвлекающий маневр: шумное ограбление, маленький парламентский скандальчик или чье-нибудь громкое разоблачение. Все это в значительной мере отвлечет внимание прессы. Пройдет неделя-вторая и про безвременно оставившего нас Степанова все благополучно забудут.

Впрочем, все это с еще большей вероятностью может случиться и при попытке Ивана опубликовать свое досье. Если же испробовать шантаж, по крайней мере, у него остается шанс посорить деньгами.

Конечно, планы повторить подвиг Бендера были фантазией, не больше. И все же: приятно представить себя человеком с банковским счетом и недвижимостью на Атлантическом побережье. Но мысль опубликовать содержимое дерматиновой папочки была куда более навязчивой. Никакие потенциальные опасности не могли отпугнуть Ивана от этой затеи: во всем был виноват азарт.

В последние несколько недель он постоянно носился с увесистой сумкой, в которой лежали все черновики и блокноты, имеющие отношение к делу, и та самая дерматиновая папка со всем ее содержимым. Он не оставлял материалы нигде ни на минуту.

Иван стал болезненно воспринимать стандартные вопросы знакомых: “Как поживаешь, над чем работаешь?” Всякий раз ему казался подвох и возникали нехорошие подозрения. Он с деланным весельем, длинно и нудно излагал все последние криминальные новости и слухи. После каждой такой мимолетной встречи Иван проводил “вычисления”: почему этот человек интересуется его делами именно сейчас? Вспоминал: был ли тот столь любопытен раньше. Всякий раз он приходил к выводу, что при последней встрече знакомый проявлял излишнее любопытство и вел себя как-то неестественно. Одним словом, через­ короткое время Степанову грозила острая форма паранойи на почве мании преследования. В таких ситуациях, чаще всего совпадавших с приступом белой горячки, некоторые журналисты бежали в КГБ, а позже — в американское посольство, утверждая, что за ними установлена тотальная слежка.

Нервы совсем расшатались. Степанов все чаще прибегал к проверенному способу снятия стресса. Один из сеансов алкоголетерапии проходил на кухне у товарища-труженика иностранной курьерской службы. под бубнение телевизора они уныло топили в пиве вяленого леща. Иван машинально отреагировал на позывные программы национальных новостей. Любой журналист при начале новостного блока делает стойку. Собутыльники слушали ведущую и одним глазом отрешенно смотрели вялые сюжеты. Складывалось впечатление, что в стране ничего не происходило. Вдруг курьерский работник сферы связи удивленно ткнул в экран рыбьим хвостом.

— Иван, смотри, я этого мужика сегодня живьем видел. Он у нас письмо отправлял. Пару часов назад — перед закрытием.

Степанов встрепенулся. На экране показывали сюжет о какой-то дурацкой конференции, где в президиуме сидел ни кто иной, как... Картинка поменялась, и Ивану показалось, что это была галлюцинация. Он на всякий случай переспросил:

— А как его фамилия, запомнил?

— Ну да, он еще называть себя не хотел. Но ты же знаешь: у нас правило такое: данные клиента нужны обязательно. Если бы он не стеснялся, может, я бы его не запомнил. Точно помню: Осыка, вот только имя-отчество забыл. А ты чего это ощетинился?

— Слушай, а куда он письмо отправлял? — Иван старался говорить с безразличием в голосе, предчувствуя и боясь спугнуть свалившееся счастье.

— В Германию.

Иван подскочил как ошпаренный. И тут же понял, что опрометчиво не сдержал эмоций. Он встал из-за стола и нервно заметался по кухне, лихорадочно придумывая, как бы обставить свою просьбу к товарищу.

— Слушай, я сейчас одним делом занимаюсь. Речь идет о поставке импортных продуктов питания без уплаты налогов. Товар проводят через благотворительный фонд как гуманитарку, а потом толкают через магазины. Мужик этот — председатель Фонда. Мне бы узнать его западного партнера — можно будет скандальную статью слепить. Не исключено, что он именно туда письмо отправлял. Ты не знаешь, что в конверте было?

— Вообще-то мы содержанием не интересуемся. Но таможня может письмо вскрыть.

— Его еще не отправили?

— Говорю же — мужик в конце дня пришел. А у нас самолет на Европу летит в пять вечера. Его письмо уйдет завтрашним рейсом.

— А может, удастся как-то выяснить — что в письме?

— В общем-то, можно. Только я за это могу с работы полететь, если...

— Что, что если?

— Если кто-то узнает. То есть, я могу с таможенником переговорить, завтра Серега на смене. Что-нибудь придумаю, он и не догадается. Тебя ксерокопия устроит?

— Спрашиваешь — устроит, конечно. — Ивана буквально затрясло.

— Позвони завтра к вечеру.

— Я лучше к тебе подскочу, не возражаешь?

— Да ты не горячись, все сделаем. Только пообещай, что эта ксерокопия нигде фигурировать не будет.

— Уже пообещал.

Все, лед тронулся, господа присяжные заседатели. Иван вложил ксерокопию, полученную от почтальона Печкина — так он в шутку звал своего друга из курьерской конторы. Гражданин Осыка отправил на имя господина Фалина в Мюнхен многостраничный труд. Похоже, это был регулярный квартальный отчет. Собственно, здесь была вся деятельность коммерческой империи Полищука в цифрах. То, что Иван собирал с таким трудом и риском, содержалось в единственном конверте, полученном им просто так — без единого усилия: между пивом и программой новостей. Ч-черт!

Теперь оставалось одно, вернее одно из двух: уничтожить дерматиновую папочку со всем содержимым и пепел развеять по ветру; либо закрыть глаза от страха и подумать, как все это можно опубликовать. Иван понимал, что почти наверняка за публикацией (если вообще удастся все это опубликовать) последуют неприятности, и очень большие. Он всякий раз приходил к выводу, что единственно правильное решение в данной ситуации — забыть обо всем и заняться нормальной журналистикой: грабежи, вымогательства, убийства, изнасилования. Но он также понимал, что фактически у него нет выбора: он обязательно напечатает все это, по крайней мере, сделает все от него зависящее, чтобы напечатать.

Публикация должна быть скандальной. Она наделает много шума и привлечет к Степанову внимание. Но напечатать все это в Украине совершенно не реально. Ни один редактор не решится на такое самостоятельно. Как минимум, он должен будет согласовать материал с хозяевами издания, а уж те наверняка найдут, как распорядиться таким информационным богатством, не публикуя статьи в своем издании. А если даже удастся договориться о публикации с каким-нибудь независимым редактором (при этом придется потратить немало времени на проверку благонадежности самого редактора), маловероятно, что публикация увидит свет. Информация все равно просочится — через типографию, корректоров — кого угодно. В результате или редактор снимет материал с полосы, или редактора просто не станет, тираж сожгут вместе с типографией или иным более гуманным способом.

И все же Степанов придумал схему, которая оставляла ему небольшой­ шанс опубликовать статью и остаться при этом в живых. Для начала следовало предпринять несколько подготовительных шагов. Во-первых, раздобыть каких-то денег. Сезон гонораров еще не настал, а ждать целую неделю Ивану было невтерпеж, да и попросту опасно.

С утра он заехал на “Радио Гондурас” и перехватил у бухгалтера сотку — в расчет будущих журналистских свершений. С этим богатством перешел через дорогу, купил в магазине компьютерной техники сканер. Это был подарок для товарища — Олега. Он был болезненно бескорыстным человеком. И еще был классическим отшельником, кельей которого была тесная однокомнатная хрущевка, заставленная книгами, кассетами, дисками. Почетное место в обители занимал мощный компьютер. Все остальное не представляло никакой ценности: Олег пил чай и угощал гостей из граненых стаканов, каких-то щербатых собачьих мисок. Столовое серебро олицетворяли пять алюминиевых вилок, одна нержавеющая с отломанным зубом и две ложки, которые, судя по надписям, ранее являлись собственностью бойцов Красной Армии. Целыми неделями Олег мог есть один зельц, хлеб, чай и при наличии некоторых денег пить портвейн. Его неизменным статусом было “временно не работающий”.

Ивану было известно, что на протяжении последнего месяца Олег находится в состоянии упоения возможностями своего нового приобретения — компьютера, купленного на деньги со случайной халтуры. Олег работал школьным сторожем. Школа получила от буржуйского фонда “Запад — Восток” бесплатный доступ в Интернет. Что это такое и какова от него польза для образовательного процесса — в школе не знал даже директор. Зато знал сторож. Обзаведясь компьютером, Олег получил еще одну степень своей свободы от окружающего мира: теперь он на денежки заокеанских благодетелей получил доступ к мировым информационным ресурсам, таким образом еще надежнее отгородившись от того, что творилось за окном. Единственное, чего не хватало Олегу для полного счастья, — сканера.

Держа в руках коробку со сканером, Иван позвонил товарищу и попросил об одолжении: предоставить в пользование квартиру под предлогом бурного знакомства с одной дамой. порой Олегу приходилось оказывать друзьям подобные услуги — ему было хорошо везде, он никуда не спешил и мог несколько дней кряду просидеть перед монитором или отвязано бродить по Киеву с утра до ночи. Он без лишних вопросов поинтересовался:

— Когда уходить, во сколько вернуться?

— Уходить ты можешь хоть сейчас. К полуночи нас уже не будет.

— Допиваю чай — и меня нет.

— Тебе не в напряг, Олег?

— О чем речь. Ключ — как всегда.

Через полчаса Иван вошел в подъезд, затем открыл копейкой замок на почтовом ящике с номером 27, нашел там ключ, поднялся на второй этаж, открыл дверь. С древнего трюмо в прихожей Ивану улыбались распечатанные на компьютере фривольные амурчики, чем-то похожие на плейбоев.

“Зря старался, Олега, — обратился Иван к картинке, — интиму не будет”.

Он деловито отправился на кухню, выложит из пакета провизию, поставил на огонь еще не успевший остыть чайник. Пока вода закипала, Иван расчистил стол с компьютером, подключил свежекупленный сканер и аккуратно разложил на столе документы.

Потом заварил целый термос кофе и сделал десяток бутербродов — чтобы не тратить время. Все это поставил рядом со столом. Хрустнул пальцами и включил питание компьютера. На всю работу у него было не больше 12 часов.

Когда машина ожила, Иван вытянул диск, инсталлировал драйвер сканера, проверил, как работает приобретение, и остался им дово­лен. Иван отпил кофе и вложил в сканер первый лист из папки.

Антон Лисовенко был способным юношей. Иначе бы он не попал на должность сисадмина Фонда “Запад — Восток”. Но одних только способностей могло не хватить. Антону помогли с трудоустройством господа с улицы Владимирской, 33, где расположена штаб-квартира СБУ. Отношения с этой организацией завязались у него в студенчестве. Антон тогда крепко присел на фарцовке и был тому рад, до тех пор, пока ОКОДовцы не взяли его под гостиницей при покупке трех пар дешевых электронных часов. Как минимум, ему светило письмо в университет, с неизбежным в таких случаях отчислением. Как максимум — могли пришить приставание к иностранцам, а это уже — тюрьма. Для начала его порядком застращали: сначала дядя из райотдела, а затем — комитетчик, назвавшийся Павлом Васильевичем. Тот и завербовал Антона. Сказал, что за это его не станут подводить под “уголовку”, а он отныне будет находиться под протекторатом КГБ. Павел Васильевич заставил написать заявление, а перед прощанием сказал, что в случае надобности найдет.

За прошедшие годы гэбэшник несколько раз звонил Антону, не взирая на то, что тот неоднократно менял квартиры и работы. это были странные звонки, после них Антон мучился в догадках, а наст­роение надолго портилось. Гэбэшник интересовался, что да как, спрашивал — есть ли повод для встречи. Услышав, что Антон даже не предс­тавляет, каким должен быть повод, Павел Васильевич пере­ходил на другую тему, спрашивал: не нуждается ли парень в какой-нибудь услуге? Узнав, что в помощи Антон не нуждается, Павел Васильевич заканчивал разговор традиционной фразой: “Вот и ладненько”.

Когда в Фонде объявили конкурс на системного администратора, Лисовенко немедленно подал свои документы: это было классное место с приличными деньгами. То же самое сделали многие крутые компьютерщики Киева. Антон уверенно ставил себя в первую десятку компьютерных гениев Украины, но он был не первым в этой десятке. Поэтому реально шансов оказаться в Фонде у него было немного. Вот тогда он и решил обратиться за помощью к “гэбэшнику”. Тот попросил время на “изучение ситуации”, а через пару дней сообщил, что Антон “почти принят”. В это сложно было поверить, ведь рассматривать кандидатуры должен был региональный менеджер Фонда — породистый буржуй, которого сложно было заподозрить в контактах с “гэбухой”. Тем не менее, Антон выиграл конкурс.

Павел Васильевич позвонил ему на новое рабочее место и предложил встретиться. Вот тогда куратор и обратился к Антону с первой и последней “просьбой”. Свежеиспеченный сотрудник Фонда должен был отфильтровывать для КГБ, которое на то время уже называлось Службой безопасности Украины, информацию, которая интересовала “контору”. Речь шла вот о чем: с целью развития компьютерной грамотности украинцев Фонд бесплатно предоставлял доступ в Интернет учебным заведениям. Лисовенко отвечал за техническую под­держку­ этого проекта. Павла Васильевича интересовала самая разнообразная информация, которую передавали владельцы дармовых e-mail-ов. Формат передаваемых сообщений позволял в значительной мере автоматизировать процесс фильтрации. Антон слепил программку, которая отслеживала информацию по ключевым словам в сообщении. Круг информационных интересов “конторы” был очень широк, ключевые слова касались атомной энергетики, военной техники, упомина­лись несколько десятков государственных чиновников пер­вого эшелона, депутаты, научные светила, естественно аббревиатура КГБ — СБУ. Время от времени Павел Васильевич просил внести новые ключевые слова: название какой-то фирмы, чью-то фамилию. Все это составляло зна­чительный кусок дополнительной работы Антона. В качестве компенсации за “сверхурочные” СБУ начала ему приплачивать, хотя эти деньги не шли ни в какое сравнение с тем, что платил Фонд. Однако Антон прекрасно помнил, благодаря кому он получил это место, и не роптал.

Просмотрев сегодняшний улов, Антон заинтересовался одним адресом, из которого в течение дня было передано около 40 файлов. В них была только графика, поэтому программа ничего не опознала по ключевым словам. Внимание Антона привлек общий объем посылки — около сорока мегабайт. По условиям предоставления экаунта Фонд позволял пересылать до пяти “мег” в день. Правило часто нарушалось пользователями, но на это смотрели сквозь пальцы. Но всякий раз в случае превышения разрешенного объема Антон просматривал содержание переданных файлов: там не должно было содержаться бизнес-информации, как-никак программа была образовательной. Если оказывалось, что пользователь решает свои бизнес-вопросы, Фонд закрывал для него доступ в Интернет.

Обнаруженные Антоном файлы представляли сканированные изображения документов, схем, текстов, фотографий. Пробежав по содержанию, Антон сообразил, что Павел Васильевич по достоинству оценит­ его бдительность. В файлах были данные о весьма известных людях, их коммерческих делах и каких-то непонятных связях с западными фирмами. Там же он обнаружил пространную справку на общеизвестного столичного мафиозо, который, как выяснилось, оказался близок к не менее известному политику. Прочитав историю криминального лидера, Антон поспешил на улицу. Дойдя до ближайшего автомата, позвонил по номеру, который давно успел запомнить.

— Павел Васильевич, по-моему, есть кое-что чрезвычайно интересное. Отправлено несколько часов назад. Экаунт числится за средней школой. Я отправление пока блокировал.

— Куда отправляли?

— США, Гарвардский университет. Есть записка для Владимира Гусева.

— Антон, надо встретиться. — и дальше, не ожидая согласия. — Буду через двадцать минут.

Сисадмин переписал информацию на диск и отправился на встречу. Они всегда встречались в одном и том же месте. Это была ком­мерческая фирма, каких тысячи. Клерки занимались своими мелкими делишками, все пили кофе, курили, отвечали на звонки. Павла Ва­сильевича тут знал только руководитель фирмы, который при его появлении сразу освобождал свой кабинет. После этого Антон вставлял принесенный диск в CD-ром и куратор садился знакомиться с информацией. Как правило, он уносил диск с собой, случалось, разочарован­­но разводил руками:

— Порожняк.

Антон вышел во двор покурить (Павел Васильевич не переносил табачного дыма). Как правило, одной-двух выкуренных сигарет хватало на то, чтобы куратор изучил содержание диска. После этого он инструктировал Антона, и тот возвращался на службу. Его получасовое отсутствие на работе воспринималось нормально: человек выскочил кофе попить.

На этот раз, возвратившись в кабинет, Антон застал гэбэшника в чрезвычайном возбуждении изучающего выловленные документы.

— Антон, эту посылку не передавай. Копий не делай.

— Павел Васильевич, если что-то важное, отправитель может начать интересоваться — почему не дошло. Наши могут начать разбирательство…

— Никто скандалить и жаловаться не будет. Все проблемы, если они возникнут, решим. Это я тебе обещаю. Повторяю: отсылать это нельзя категорически! И запомни: то, что я сейчас сказал, — очень важно.