Экономика (не) счастья

Как работает «закон сохранения количества счастья»? Можно ли использовать его в экономической политике и направить во благо человека? Эти вопросы обсуждаются в одной из глав новой книги Александра Долгина «Манифест новой экономики. Вторая невидимая рука рынка». Ниже - глава с сокращениями.

Какие экономические цели правильные, а какие нет? Правительству необходим ответ на этот вопрос, чтобы экономическая политика приводила к росту воспринимаемого качества жизни граждан. Но тут возникает серьезная помеха — нерелевантность данных, собираемых привычными способами, из-за чего очень сложно соотнести экономическую стратегию с самоощущением людей, возникающим в результате ее реализации.

Как измерить?

На уровне здравого смысла вроде несложно обрисовать идеал, но на деле выработка рабочих критериев оказывается на редкость непростой задачей. В качестве индикатора наиболее широко используется индекс человеческого развития (ИЧР), который сводит воедино такие характеристики, как продолжительность жизни, качество образования и реальный ВВП на душу населения. Но по ряду причин в методике ИЧР, как и во всех прочих, не удается корректно отразить реальную жизнь. Что включить в систему показателей, а что оставить за бортом из-за сложностей с учетом? Как быть с гуманитарным блоком? Как свести разнородные параметры и логики в единый индекс? Что делать, если большинству населения блага недоступны в нужном объеме?

Но несмотря на все ограничения, методики ИЧР и ВВП повсеместно используются. Правда, работают они лучше в бедных странах, поскольку многое в их жизни тесно связано с доходом на душу населения. Что же касается благополучных государств, то здесь за рамками измерений остается самое главное — экзистенциальный пульс общества. Отсюда стойкое ощущение, что при распрекрасных рейтингах люди чувствуют себя плохо. И топовые позиции стран в этих рейтингах мало соотносятся с симптомами внутреннего, душевного неблагополучия населения этих стран. Ставить знак равенства между позицией в рейтинге и самоощущением граждан — все равно что судить о качестве пьесы по обилию реквизита.

Из индексов можно выводить качество жизни, а можно решать обратную задачу: измерить удовлетворенность и посмотреть, насколько она соответствует индексам. Этим занята экономика счастья. Людей прямо спрашивают, удовлетворены они своей жизнью или нет. Первое, что выясняется: ощущение благополучия не столь тесно связано с экономическими показателями, как принято считать,  особенно после достижения сносного уровня жизни (в разных странах он варьируется от 200 до 1200 долларов в месяц на человека). До этого рост доходов отчетливо положительно сказывается на удовлетворении, главным образом благодаря тому, что убывает ощущение несчастья, а затем кривая удовлетворенности практически перестает расти. Это совпадает с данными социологии труда (в частности, исследованиями по мотивации менеджеров): сначала вознаграждение стимулирует людей к самоотдаче, а начиная с некоторого уровня дохода, перестает. (Правда, потом опять начинает стимулировать, но уже при очень высоких бонусах.) То есть хотя принято говорить, что чем больше у человека денег, тем лучше, но это «лучше» может оказаться не настолько велико, чтобы оправдать дополнительные усилия по зарабатыванию. Если люди сыты и обеспечены связью, то потребляя больше консервированных томатов или услуг телефонии, они не становятся счастливее. Реальная экономическая практика игнорирует этот факт.

Экономика «антинесчастья»

То, что рост доходов не конвертируется напрямую в счастье, объясняется целым рядом причин. Самая очевидная из них состоит в том, что для человека важен не только абсолютный уровень благ, но и его приращение. Сам процесс улучшений греет душу едва ли не больше, чем результат. Люди привыкают к достигнутому уровню и нуждаются в улучшениях, но чем лучше положение дел, тем трудней добиться заметных сдвигов. Из-за ощущения стагнации портится настроение.

 Второй момент тоньше: если графически изобразить взаимосвязь между удовлетворенностью и объективными улучшениями, то кривая будет напоминать наклоненный вбок лепесток (в науке эту форму называют петлей гистерезиса). Вверх по такой кривой взбираются с замедлением, вниз съезжают с ускорением. При колебаниях достатка в большую/меньшую сторону положительная/отрицательная части амплитуды, на которые раскачиваются эмоциональные качели, не совпадают. Иными словами, потери терзают людей несравненно сильней, чем их радуют аналогичные по масштабу приобретения. Поэтому лучше, когда подъем плавный и монотонный, пусть без стремительных взлетов, но и без провалов — иначе возникают эмоциональные потери на гистерезис.

Эмоциональная асимметрия в восприятии улучшений и ухудшений имеет неочевидное следствие. Поскольку параметров качества жизни много и не все они одновременно устремлены вверх, то, если где-то произошел сбой, это может перевесить в сознании весь выигрыш, даже если тот достигнут на множестве фронтов. Это не учитывается в системе сбалансированных показателей, хотя должно бы: переучет проигрышей с поправкой на их истинный вес способен изменить картину.

Если быть в этом пункте до конца точным, то следует отметить, что более сильную эмоциональную реакцию вызывают события, которые случаются реже. Срабатывает своего рода триггер, который масштабирует эмоции в зависимости от частоты их повторяемости. Для относительно благополучных обществ успех является нормой, а неприятность — редкостью, соответственно, первое сопровождается умеренной положительной реакцией, а второе — резко негативной. В бедных странах картина обратная. Тамошним правительствам легко порадовать своих трудно живущих подданных, подбрасывая им время от времени какую-нибудь кость. Люди притерпелись к напастям, их психика мягче реагирует на очередную беду. В то же время они рады малому.

Психический «метаболизм» таков, что в индивидууме и социуме поддерживается устойчивая пропорция позитива и негатива и ее довольно трудно сдвинуть относительно некоего сложившегося уровня. Можно даже полушутя, полусерьезно выдвинуть гипотезу о законе сохранения количества счастья — по аналогии с законом сохранения энергии. Таким образом, эмоциональная асимметрия работает в пользу бедных?. Начальные фазы подъема приходятся на ту круто восходящую часть кривой удовлетворения, где уже первые малые результаты дают ярко выраженное ощущение успеха. Поэтому раздел экономики о счастье должен был бы называться «экономикой несчастья», а точнее, «экономикой антинесчастья» и концентрироваться на том, как из него выкарабкиваться. А о счастье в индивидуальном порядке пусть пекутся те, кто огражден от тотальных напастей. Тем более, как выясняется из тех же опросов, со счастьем угодить сложно — его на блюдечке не подашь.

Все познается в сравнении

Еще одна причина зазора — сравнение с окружающими, с ближним кругом. Если доход растет, то обычно сразу у многих, поэтому «рейтинг» конкретного человека по сравнению с «соседями» меняется не столь сильно, чтобы вызывать прилив позитивных эмоций. Следующий психологический механизм из того же ряда: для человека не столь значимы отдаленные в пространстве и времени ориентиры (если только это не его собственная юность с ее приукрашенными воспоминаниями). Условно говоря, параллель с процветающими датчанами или бедствующими папуасами мало влияет на самоощущение россиянина.

Хотя экономика счастья позиционируется чуть ли не как верховный суд по отношению к индексам, ее собственная методика небезупречна. Взять хотя бы сложности с определением момента времени, когда результаты опросов можно считать достоверными. Очевидно, что могут существовать отложенные эффекты, поэтому итоги всегда не окончательные. Так, интенсивный экономический рост, на фоне которого люди склонны к благодушным оценкам, чреват скорым эмоциональным истощением и недовложением в культурный капитал — все увлечены погоней за деньгами. Траекторию процветающего общества сравнивают с движением вверх по лестнице, ведущей вниз. Пожалуй, точней было бы сопоставление с попыткой взбежать по эскалатору, движущемуся в обратном направлении. Темп, взятый наиболее успешными членами общества на пике формы, может оказаться непосильным для большинства. Тем временем лидирующие социальные группы, держа дистанцию от остальных и спасаясь от ощущения стагнации, продолжают, как наскипидаренные, рваться к новым вершинам. Но и для них самих, и для обоза это оборачивается психическими перегрузками, способными перечеркнуть все достигнутое. Об этом сигнализирует развитая индустрия психотерапевтических услуг — каждый заработанный в ней доллар следовало бы умножить на сто (если не на тысячу) и вычитать полученную сумму из ВВП. Для догоняющих попытки сократить дистанцию оборачиваются болезненной ломкой стереотипов и неформальных институтов, что ухудшает самоощущение целых поколений.

По большому счету экономика обладает иммунитетом от упреков в связи с провалами со счастьем, поскольку она ответственна не за него, а за развитие. Если индексы о чем-то и говорят, то, конечно, не о счастье, а об условиях самораскрытия человека, о свободе выбирать и превозмогать обстоятельства, обилии социальных лестниц и путей, о сложности (насыщенности, разнообразии) жизни. Потому их и называют индексами развития.

В методике опросов про счастье заложен еще ряд компромиссов. В частности, человеку трудно подытожить свое ощущение от жизни за длительный промежуток времени. Оценка сильно зависит от того, на какую из полос — черную или белую — пришелся вопрос. К тому же настоящее не цельно, а трехчастно по структуре переживаний. В нем параллельно присутствует и прошлое в виде воспоминаний, и настоящее, как оно предстает на данный момент, и будущее, каким его себе рисуют. Не ясно, что из этого выхватывает интроспективный взгляд.

Следующее узкое место связано с тем, что оценить что-либо возможно, когда есть с чем сравнивать, например, сопоставить несколько соизмеримых периодов кряду. Однако во время относительно редких опросов такой возможности нет.

На опережение желаний

При всех изъянах опросы о счастье, безусловно, полезны. При этом сколь бы их результаты ни расходились с индексами, экономическая политика все равно ориентируется на последние. Всем, кто в игре, хочется смотреться не хуже других по общепринятым стандартам. Хотя стоит перенастроить измерительную систему, и, возможно, окажется, что жизнь в ряде стран вовсе не так беспросветна, просто эти государства состязаются по неудобным для них правилам. Это все равно что вывести стайера на спринтерскую дистанцию и по результатам забега судить о его худшей физической подготовке. Попав в подобное положение, народы могут взращивать комплексы неполноценности и даже следовать чуждой им тропой, хотя все дело в правилах подведения итогов. (Вполне возможно, что привычка россиян хаять все отечественное — это реакция на вопиюще низкое положение в рейтингах.) Людям впору радоваться своему преимуществу догоняющих, ведь они располагают потенциалом улучшений, который лидеры, возможно, уже исчерпали, к тому же у них есть возможность учесть чужие ошибки и срезать углы. В свою очередь, лидерам приходится несладко: загипнотизированные показателями, они могут крутить и крутить педали, пока не рухнут в изнеможении.

Собственно, это и вылилось в мировой кризис 2008–2009 годов. В погоне за приращением качества жизни (отчасти фиктивным) трудовые ресурсы перенапряглись. Часть людей оказалась не способной или не готовой интенсивней работать, чтобы больше потреблять. И тут обнажилась ахиллесова пята новой экономики, сфокусированной на желаниях: в производственный конвейер запущено чересчур много благ — от потребления многих из них человек в одночасье может отказаться. При первом же серьезном сбое произошло отрезвление, и все те миражи, которые покупатели с помощью маркетологов рисовали в своем воображении, вмиг рассеялись. Стало ясно, что отказ от целого ряда продуктов не особенно критичен для личного счастья. И многие срезали потребление, нанеся жестокий удар производителям. Те вкладывались в игру на опережение желаний. (Возводя все эти третьи, четвертые дома и домики на побережьях, куда выберешься разве что на неделю-другую в году.) Но стоило экономике, рассчитанной на сохранение трендов потребления, дать сбой, производители впали в ступор, ведь в новых реалиях бизнес-планы ушли в минус. В итоге общечеловеческий рюкзак желаний, еще вчера вполне транспортабельный, вдруг оказался неподъемным. Баланс между ожидаемой полезностью от воображаемых благ и бешеным трудовым ритмом, которым нужно за них расплатиться, не состыковался. Никакие индексы таких разрывов, конечно, не покажут.

Нужны куда более точные индикаторы общественного самочувствия, способные улавливать тонкие движения в социуме — фиксировать не огульно (в среднем), а в динамике и привязке к конкретному времени, стратам и группам. Интернет третьего поколения — это та среда, которая позволяет гораздо корректнее и точнее работать с неуловимой субстанцией счастья. Мириады эмоционально окрашенных суждений и оценок, которые накапливаются на сайтах и за которыми стоит не что иное, как качество субъективного времени людей, — вот искомое сырье! Социальные сети в Интернете буквально в шаге от того, чтобы поставлять необходимые первичные сведения. Их колоссальный плюс в том, что данные поступают самотеком. Человек вообще не отвечает на вопрос о счастье (постановка вопроса таким образом сама по себе провоцирует социально желательные ответы и ведет к искажениям), он занят совсем другим: фиксирует свои впечатления и мысли, ставит оценки так же буднично, как делает покупки в магазине. И если, к примеру, окажется, что текущие оценки/суждения у пользователя в большинстве положительные, а он в ходе опросов о счастье заявляет, что в целом все плохо, это означает, что либо он неверно интерпретирует реалии своей жизни, либо поет с чужого голоса. А возможно, взглянув на свою собственную рефлексию, он осознает, что все это время был вполне счастлив. Какое облегчение!