Повесть о настоящих людях

Вечерело.   Холодало.   Высоко   в  небе  болтались  перистые   облака.  Буревестники  летали  низко.  По всем  приметам  был канун  социалистической революции. Мир содрогался от ужаса и несправедливости.

По улицам  Петербурга  передвигалась долговязая  черная фигура.  Родион Раскольников опять шел  убивать старух.  В  городе уже не осталось  ни одной процентщицы, а  неистовый  Родион  все  не унимался. Поправив  петельку  под мышкой, Раскольников решил зайти в кабак порассуждать про тварь.

Войдя в полутемное помещение дешевой забегаловки, Раскольников подсел к своему знакомому Герасиму. На руке Герасима синела наколка «Не забуду Муму».  На  груди  была вытатуирована  целая картина - самодержавие  руками Герасима утопляет Муму.

- Дай выпить, а то зарублю, - жестами показал глухонемому Раскольников.

Герасим привстал, похлопал себя по ягодицам и ткнул пальцем под стол, в лужу блевотины.

«Иди в задницу, Родион, без тебя тошно», - перевел Раскольников.

В кабачке висел неясный глухой звук.

Это кряхтел под игом самодержавия Савва Морозов.  За соседним  столиком стонали бурлаки. Бурлаки стонали «Интернационал».

- Этот стон у  нас песней  зовется,  - пояснил бурлак  сидевшему с ними помятому Некрасову.

«Некрасов опять дует на халяву,» - отметил в специальной книжечке агент охранки, торговец опиумом и  содержатель притона поп Гапон. Некрасов и Гапон встретились глазами.

«Агент охранки поп Гапон», - подумал Некрасов.

«Вольнолюбивый поэт Некрасов», - подумал Гапон.

- Что новенького? - спросил агент, подойдя к Некрасову.

-  Из  деревни  пишут,  что  дед Мазай  спас Муму,  - сказал  Некрасов, покосившись на Герасима. -  Муму очень выросла,  и Мазай продал  ее заезжему англичанину  по фамилии Баскервиль. Добрейший  пес, скажу я  вам. Но Герасим пока не знает.

- Ну и  ну! - удивился поп Гапон  и записал себе в книжечку без точек и запятых: «Ну и ну».

Некрасов  успел  заметить  на  обложке   книжечки  золотое  тиснение»От полковника Зубатова лучшему агенту попу Г.»

Поп  Гапон  скользнул взглядомпо столику  у  выхода. Там сидели  пьяная растрепанная женщина и граф Толстой.

-  Пойми, папаша,  - внушала  женщина, тупо  икая и  размахивая пальцем перед картофельным носом графа.  - Я не какая-нибудь подзаборная там...  я - по любви... а он... Да я... без билета... под поезд брошусь.

Толстой плакал и сморкался в  бороду. Иногда женщина грохала кулаком по столу, тогда Толстой вынимал  зеркало, долго  смотрелся  в него, после  чего жалобно спрашивал:

- Аня, ну скажи мне, Аня, разве я похож на русскую революцию?

«Как это все  низко»,  - Раскольников  вздохнул и вышел на улицу. Возле кабака городовой  драл уши  мальчишке. «А любопытно, тварь  он дрожащая  или право имеет?» - заинтересовался Раскольников. В этот момент Родиона окликнул знакомый точильщик.

- Родя, ты, никак, опять за старушками собрался. Не сезон, вроде. Давай топор поточу.

- Поточи, - согласился Раскольников.

- Эх, Родя, - разбрызгивая с  лезвия искры, сокрушался точильщик, - все беспутством занимаешься, студентствуешь. Лучше бы денег заработал.

- Ходил я нынче к Достоевскому. Просил взаймы. Не дает, собака, - хмуро ответствовал Раскольников. Он умолчал,  однако, что  выйдя  от Достоевского, написал мелом в парадном: «ДОСТОЕВСКИЙ - КОЗЕЛ.»

- Хватит или еще поточить? - спросил  точильщик, протягивая топор Роде.

- Возьмет такая заточка старушку?

- Смотря какая старушка, - рассудительно ответил Раскольников, цвенькая ногтем по лезвию. -  Иную  тюкаешь, тюкаешь... Особенно  живучи процентщицы.  Очень прочная  голова...  Эх,  да  разве  теперь старушки!  Вот  раньше были старушищи, так старушищи! За полчаса не обтяпаешь.

- Вот и ладно, - сказал точильщик, - с тебя, Родя, три копейки.

- Три копейки, - раздумчиво  повторил Раскольников  и ударил точильщика топором по голове.

Точильщик рухнул как подкошенный возле станка. Раскольников оглядел его нищенскую, латаную-перелатаную одежду, худую обувь, мозолистые руки.

«Проклятое самодержавие», - подумал Раскольников.

...Узнав в Цюрихе про Раскольникова, Владимир Ильич вскочил, зашагал по комнате, вцепившись большими пальцами в жилетку. Глаза его заблестели.

- Какой человек! Какой матерый человечище! - воскликнул  он и, хлопнув, Плеханова по плечу а потом по голове, заключил, - но мы пойдем другим путем.  Да-с, батенька. Мы сначала захватим почту и телеграф.

Так все начиналось...

 

Александр Никонов [email protected]