Год назад Горбачёв выступал на партийной конференции. Тогда он сказал избранным членам партии, что политическая реформа представляется сейчас важнее, чем экономическая. И действительно: оживление в экономике невозможно без политических перемен. Сделав первым приоритетом демократизацию политической системы, Горбачёв продемонстрировал понимание глубины кризиса в стране и собственную интеллектуальную смелость. Но одновременно — и может быть, неосознанно — сделал первые шаги, которые, вполне возможно, ведут к полному распаду Советского Союза.
В прошлом году он говорил, что перестройка – это последний шанс, что остановка смерти подобна. Но и русская история, и советская действительность в сговоре против успеха перестройки. Отсутствует истинная социальная восприимчивость к необходимым реформам. Старые обычаи и инерция создают огромные препятствия на пути перемен. На всех уровнях советского общества люди лучше чувствуют себя в составе определённых групп, как они жили в течение многих лет, чем в качестве индивидуумов, имеющих личные возможности и личную ответственность. Основная масса настроена в лучшем случае скептически в отношении реформ, интересуясь сегодняшним материальным положением: перестройка означает для неё меньше, чем месячная зарплата.
Рабочие усвоили худшие черты эгалитаризма и подозрительно настроены к реформам, которые должны вознаграждать высокую производительность. В сельском хозяйстве крестьянские традиции разрушены, а с ними и надежды на продуктивные хозяйства. Руководители предприятий боятся большей ответственности при слабеющих рычагах влияния. Чиновники предпочитают централизм.
Но величайшая слабость перестройки, её ахиллесова пята – это проблема нерусских народов в составе Советского Союза. Судьба перестройки зависит от децентрализации государственной экономики, но, как понимает Горбачёв, это одновременно означает и децентрализацию политической системы. То есть передачу власти ранее подчинённым народам. Успех в области экономической перестройки возможен, если «Союз» станет настоящей конфедерацией, положив конец правлению Москвы. Это равноценно распаду империи.
Горбачёв, как и другие руководители в Кремле, возможно, был застигнут врасплох силой, с которой долго скрывавшиеся национальные чувства проявились в различных частях СССР. Сильнее всего кипят страсти в Эстонии, Латвии и Литве, где русское господство носит относительно недавний характер и где историческая национальная самобытность, так и не вытравленная, имеет больше общего со Скандинавией, чем с Россией.
Схожие националистические движения появились в религиозно и культурно несхожих Армении, Азербайджане и Грузии. Знаком силы этих чувств можно считать холодность, выказанную армянами Горбачёву, когда он приехал в Армению, чтобы убедиться в масштабе разрушений, вызванных здесь сильным землетрясением прошлой осенью. Национализм нарастает в преимущественно исламских Таджикистане, Туркмении, Узбекистане, Казахстане и, что всего опаснее с точки зрения Москвы, в славянских республиках — Украине и даже Белоруссии (несмотря на далеко продвинувшуюся русификацию).
Украина с её большим населением и богатыми сырьевыми ресурсами может представлять самую серьёзную угрозу выживанию СССР.
Растущие национальные конфликты вызывают страх у доминирующей национальной группы СССР – великороссов – и тем самым мешают проведению необходимых реформ. Эти конфликты усиливают вероятность того, что действительной перспективой для советского коммунизма является не конструктивная эволюция, а глубокий упадок. Советское общество могло бы стать творческим, новаторским и энергичным только при отказе от доктринерства, распределении партийной власти и действительном конце имперского контроля Москвы. Все эти процессы уже начались, но в высшей степени невероятно, чтобы партийная и государственная элита, хотя и желающая страстно экономического возрождения, позволила им развиваться достаточно глубоко, чтобы стать по-настоящему эффективными. Последствия – потеря власти Коммунистической партией и Советами во всем мире – были бы слишком серьёзны.
Оживление, обновление экономики, плюрализм в политической системе кажутся нереалистичными мечтами. Несмотря на риторику по поводу жизнеспособности коммунизма, я считаю, что успех перестройки и гласности менее вероятен, чем четыре альтернативные возможности:
- растянутый во времени с неопределёнными следствиями кризис системы, продолжающийся более десятилетия, периодически сопровождаемый вспышками социальных беспорядков среди разочарованных городских масс и особенно среди политически не удовлетворенных нерусских народов;
- возобновившийся экономический и политический застой, после того как кипение спадает и возобладают централистские традиции прошлого;
- в какой-то момент это может привести к третьей возможности – перевороту военных или КГБ (возможно, в связи с преждевременным уходом Горбачёва), публично оправданному обращением к великорусскому национализму;
- четвёртая потенциальная возможность – перерастание длительного кризиса в полное свержение коммунистической системы.
Наиболее вероятная возможность – длительный и неопределенный кризис, который перейдёт в новый период застоя, что ещё больше углубит общий кризис советского и мирового коммунизма. Он неизбежно усилит национальную напряжённость в СССР и укрепит сепаратистские устремления. Освободив национальные и социальные страсти в то самое время, когда официальная доктрина и контроль подвергаются нападкам, Горбачёв неосторожно поставил на повестку дня истории фактическую возможность распада СССР на множество национальных государств.
Единственное конструктивное решение для сплочения СССР, совместимое с целями перестройки, – это не возврат к имперскому «Союзу», а движение к подлинной советской конфедерации. По-настоящему добровольная конфедерация, однако, уже может оказаться недостижимой, учитывая перегретые эмоции нерусского населения. Переход реальной власти от Москвы на места будет означать конец московской империи – перспектива, конечно, не радующая великороссов, не говоря уже о советских военных.
Ирония заключается в том, что гласность стимулирует национализм среди русских, так же, как среди других народов СССР. Великороссы всё в большей степени опасаются, что длительный кризис вызовет разрушение империи. Военно-полицейский переворот, чтобы положить конец длительному кризису и восстановить господство центра, получил бы эмоциональную поддержку со стороны этой части великороссов, хотя его трудно было бы оправдать с точки зрения марксистско-ленинской доктрины. Но в долгосрочной перспективе такой переворот содействовал бы глобальному кризису коммунизма и даже ускорил бы его.
Так же невозможно сдержать волну национализма на границах Советского Союза. Политические и социальные перемены в восточноевропейских странах также интенсифицируют общий кризис коммунизма. Эти перемены будут разными в различных странах, они будут идти под воздействием национальных импульсов и нового чувства европейского единства, которое станет ещё сильнее, когда в 1992 году войдут в силу европейские экономические соглашения.
Почти все восточноевропейские страны будут искать более тесных связей с Западной Европой, во главе этого процесса стоят Венгрия и Польша. Эти же две страны лидируют в последовательном свёртывании навязанных им СССР институционных установлений. В обеих странах возникает общество, где гражданская активность неподконтрольна коммунистическому контролю, что сокращает область действия власти и возрождает политическую жизнь, что мы особенно ясно видим на примере Польши.
То, что началось в восточноевропейских государствах, в Прибалтийских республиках и повсюду, похоже, будет продолжаться, расширяться и интенсифицироваться. И если это распространится на исламские республики, а особенно если распространится на славянскую Украину, само выживание СССР будет поставлено под сомнение. Вполне возможно, что в первые десятилетия XXI века самые интенсивные национальные конфликты в мире будут происходить в Советском Союзе – процесс, который продемонстрирует окончательную победу национализма над коммунизмом.
В любом случае мы стали свидетелями фундаментального исторического процесса: исчезновения и финальной агонии доктрины, породившей самый кровавый и дорогой социальный эксперимент.
Ответ редакции журнала «Родина» (в сокращении):
Бжезинский не оставляет нам шанса?
Автору не всегда удаётся верно оценить те или иные явления в нашей жизни, адекватно интерпретировать политику СССР по отношению к процессам, идущим как в странах социализма, так и в мире в целом. Сказывается, думаю, инерция аналитика, который наблюдал объект (СССР, его отношения с миром) в течение нескольких десятилетий в более или менее статичном положении, и поэтому многие новые явления и их оценка даются в привычном для Бжезинского ключе.
Ещё до начала перестройки многие западные политологи, и Бжезинский в их числе, считали, что тоталитарный режим не может быть модернизирован сверху мирным путём, ибо это будет означать, что руководители подобного режима сознательно идут на его отрицание в сущностных чертах. Если Бжезинский и другие раньше отрицали возможность сознательной модернизации тоталитарного режима в сторону демократии, то теперь они отказывают перестройке в позитивном будущем. Бжезинский рисует два сценария её развития: распад советской империи неминуем, но он или произойдёт немедленно, или будет затяжным и мучительным, с периодическими вспышками социальных и национальных беспорядков, переворотами с участием силовых структур при «поддержке великорусского национализма» и с окончательным свержением, наконец, коммунистической системы. В любом случае перспективы развития процесса перестройки в СССР видятся Бжезинскому в самом мрачном свете.
Тонкий аналитик и маститый учёный всё-таки, как мне кажется, не совсем точно воспринимает глубину процессов, идущих у нас в стране, поэтому по ряду вопросов он повторяет позавчерашние доводы.
Другая проблема, отмеченная им, – это «русская история и советская действительность», которые, по мнению Бжезинского, «в сговоре против перестройки». Дело в том, что в нашем обществе существуют очень сильные черты и проявления патерналистических и традиционных структур, но это было характерно для всех стран, которые осуществляли слом этих структур на пути перехода к рыночным механизмам и к демократической политической системе. Правда, в разных странах разрушения, потери, жертвы и цена за этот переход были разные, но нигде он не был гладким и безболезненным. Поэтому если традиционные структуры, обычаи и нравы и являются препятствием, то они достаточно хорошо известны и, как подсказывает опыт западноевропейских стран, вполне преодолимы.
Если уничтожить диктат ведомств и империализм министерств, о чём так много говорят прибалты с начала перестройки, и осуществлять общее по всему Союзу разгосударствление экономической, социальной и культурной сферы, дать свободу основным производственным единицам как в промышленности, так и в сельском хозяйстве на основе самых разных форм собственности, то тем самым мы будем способствовать становлению отчлененного от государства гражданского общества в рамках Союза, дадим республикам возможность вступить в самые разные хозяйственные, экономические и иные связи как с предприятиями и организациями внутри страны, так и вовне.
СССР живёт и функционирует в общемировом контексте. Как в Европе, так и в Азии за послевоенные годы сложился определённый баланс сил и некая стабильность, которая отвечает геополитическим интересам основных участников мирового политического процесса. Резкие колебания этого баланса нежелательны ни для одной страны. Недаром все страны после второй мировой войны неоднократно подтверждали неизменность сложившихся границ в Европе. Во-первых, ни одна из республик не в состоянии даже в случае выхода из СССР найти своё место в Европе, и, во-вторых, развал «империи» будет означать не только непредсказуемые последствия для будущего Европы, но и начало глобальной дестабилизации обстановки во всем мире.
Мировое сообщество предпочло бы, чтобы процессы, идущие в нашей стране, дали позитивный результат в рамках имеющихся границ. Такова же, кстати, позиция европейских стран по отношению к центробежным тенденциям в Югославии — боятся, что в результате развала Югославии в Европе могут начаться непредсказуемые процессы. А что произойдёт в мире, если перекройка границ начнётся в стране, которая охватывает шестую часть земного шара?!
***
Всё, что прогнозировал в 1989 году Бжезинский в отношении судьбы СССР – сбылось. Союз распался, Россия потеряла всех союзников, а украинцы и вовсе стали врагами. Восточная Европа и Прибалтика стали частью единой Европы. Бжезинский предупреждал ещё об одном – о желании России снова стать империей, только теперь замешанной на «великорусском национализме», и эта попытка тоже потерпит крах.
