Фото: Макс Левин
«Капитан КГБ говорил в глаза: у вас нет заложников»
В.О. Насчет применения психиатрии как метода репрессий. Мне кажется, одной из задач этого было сделать из инакомыслящего – изгоя.
Так, чтобы он выглядел врагом не системы – самого общества. Ведь, если он – сумасшедший, значит – не такой, как мы, значит – изгой. Изгой противостоит не власти, а обществу в целом. Люди счастливо живут в счастливой стране, а тут какие-то психи снимают какие-то там картинки для Запада. Очевидно, для диссидента это все – дополнительный пресс. Одно дело – революционер, борющийся с преступной системой; другое – бороться со счастливыми гражданами своей страны. …Вы сказали, что на каком-то этапе профессионально противостояли системе, злу. Кто победил? И был ли смысл в противостоянии?
Это самый главный вопрос. И ответа на него быть не может.
Вопрос этот я стал задавать себе лет 10-15 назад и, признаться, очень бы хотел, чтоб меня об этом спросили украинские журналисты…
Василий Стус оставил маленького ребенка, жену. А ведь он, в отличие от всех нас, не боролся с советской властью. Он просто был великий поэт.
Эти старые идиоты построили систему, которая попросту вербовала им врагов-политзаключенных.
Тем не менее. Знал ли Стус: то, что он делает, пишет, говорит - опасно? Знал. Знал ли Светличный? Знал. Знал ли я, когда писал Григоренко экспертизу (Семен Глузман получил срок за то, что составил честную – несмотря на то, что заочно - психиатрическую экспертизу относительно генерала Григоренко, чье дело гремело в те годы, - ред.)? Конечно, знал. Вот и делайте выводы.
Но мой сегодняшний – тот, что сейчас себе задаю – вопрос в том, имеет ли человек право распоряжаться судьбами, жизнями своих близких? Знаете, что мне капитан КГБ говорил прямо в глаза? В зоне это было. У вас, говорил, нет заложников. В самом деле, два старика-пенсионера, мама с папой, что с них возьмешь? Поэтому мне-то борьбу было проще вести. А у других – жены, дети, братья, сестры. Кому – учиться, кому – работать, кому – в университет поступать, квартиру получать, ну и т.д. А если у тебя близкий родственник – диссидент, все, пиши пропало, забудь. И для того, чтобы давить на диссидента, лучшего не требуется – заложники.
Итак, очень важный вопрос: имеет ли право человек распоряжаться судьбой дорогих ему людей? Ведь, если я диссидентствую, подставляю не только папу-маму, но весь круг своих знакомых, у которых начинают искать компроматы, к ним приходят «на беседу» и т.д. Системе нужны источники, системе нужны заложники.
Поэтому – еще раз: имеет ли человек моральное право? Юридически – имеет; выступая против зла, я говорю, что зло есть зло, дракон есть дракон. Сегодня в стране, которая, вроде как, демократична, обывателю подобное, может, и не интересно, но интеллектуальная, моральная, духовная элита подобные вопросы точно должна обсуждать, поскольку именно тут заложены многочисленные ответы на то, как и какую нам строить страну. У меня всего один ответ: необходимо строить страну, в которой человека не будут испытывать.
…Когда я, спустя десять лет, таки вышел и приехал в Киев, некоторые мои прежние знакомые со мной все-таки встречались. И большинство из тех, кто встречался, не были агентами. Как я думаю. То есть они понимали, чем чревато «общение».
В книге я писал о Валере Марченко. Когда его повторно судили, под судом, в самом суде, не было этих «ура-патриотов» заказных сегодняшних. Нет. Под судом стояло трое русскоговорящих киевских евреев - я, моя жена и Люба Середняк. Все. Мы не могли иначе, для нас это был близкий человек.
Извините, я перескакиваю. Просто наболевшее.
…Так вот, я вернулся. Отдельные знакомые говорили: Слава, ты - герой. Честно? Да, я собой гордился. Я гордился, что выдержал.
Помню, как было приятно, когда приехал в Москву, а Елена Боннэр (с их семьей я знаком был еще до ареста) обняла меня и сказала: молодец, все было безукоризненно, ты справился, отсидел. Конечно, приятно, не скрою. Как каждому человеку, которого хвалят.
Но если уж совсем честно, я отвечал на эти искренние, а порою не очень, похвалы моих друзей так: никакой я не герой, никто не знает, как повел бы себя в подобной ситуации. Да, у меня не счесть было физических лишений, ограничений, были голодовки, но мне не зажимали в двери пальцы; ни разу – ни на этапе следствия, ни за годы «отсидки» - не били. Ни разу. А если б случилось, как бы отреагировал? Не знаю. Я правда не знаю, где предел моей физической выносливости. Поэтому еще раз: не должна страна людей испытывать. Не должны мы жить в стране, где человек запросто может превратиться то ли в героя, то ли в сволочь. Уж если кому захотелось адреналина – просим в горы, в пустыню, в Марианскую впадину нырнуть, в конце-концов, но не должна страна создавать ему такие условия! Большинство людей должны прожить свою жизнь так, чтоб они даже не подозревали, что в какой-то ситуации они могут оказаться негодяями.
О.Б. Вы сказали хорошую фразу относительно люстрации: «меньшинство не может люстрировать большинство». Это значит, что большинство населения страны, на определенном этапе, было так или иначе связано со спецслужбами?
Переоценивать роль КГБ в брежневский период не следует. Над КГБ тоже был контроль. Еще раз: страна-то поменялась, не было уже той слепой веры в идеи коммунизма.
В.О. Тем не менее, Пятое управление КГБ Украины было весьма эффективным. Вы знаете, кто его возглавлял, вы знаете, какие шаги в политике дальше сделал этот человек, а его агентура и сегодня находится в руководстве многих политических проектов в Украине…
Вспомните, кто поддерживал товарища Марчука в качестве кандидата в президенты? Пронюк, Лукьяненко, остальных не помню – люди, которые за неньку-Украину отдавали свою жизнь. Смешно. Вот этих, значит, давайте люстрировать, а этого – двигать в президенты.
«Я просто хотел правды. При этом никогда не именовал себя «патриотом Украины»
В.О. Если бы вам сегодня пришлось принимать решение заново, вы бы себе ту же судьбу выбрали?
(после паузы). Не думаю. Я уже не молод. Не потому, что жалею о прошлом, нет… У меня счастливая судьба. Счастливая, ведь я выжил. Валера Марченко – не выжил…
Всегда я старался быть искренним, хотя не являлся сторонником какого-то там учения - марксизма, антимарксизма. Просто был искренен, говорил правду, которую знали миллионы моих сограждан.
Я написал экспертизу по делу Григоренко не потому, что мечтал сделать карьеру в психиатрии, стать директором института и прочее. Вовсе нет. Более того, я боялся. Всегда подчеркиваю: я не подписался под экспертизой. Что мне очень мешало во время следствия, кстати.
Еще составляя экспертизу, вычитал в законе: экспертная комиссия должна состоять из трех человек. Потому-то текст, посланный мною через Виктора Платоновича Некрасова в Москву, заканчивался так: «Три эксперта. Анонимно». В отдельном письме, адресованном Сахарову, я, конечно, написал, кто я и что. Потом мы с ним встретились… Однако, по ходу следствия, все никак не мог разубедить товарищей из КГБ, что экспертов было не трое – один.
С.К. Чего же вы хотели? Вы писали экспертизу и не хотели того-то и того-то. Чего вы хотели?
На самом деле, я просто хотел читать Солженицына не ночью, не таясь. Страна была закрыта, но я не собирался уезжать в Израиль, не мечтал о поездках в Париж. Не планировал делать партийную карьеру… Я просто хотел правды. При этом никогда не именовал себя «патриотом Украины»… слов таких тогда не звучало, просто жить хотелось честно, открыто. Я – киевский мальчик из русскоговорящей профессорской семьи, в которой «украинская проблематика» воспринималась настороженно и никогда, в принципе, активно не обсуждалась, попал в 35-ю зону… Для вас это – просто номер, для меня же… Я там состоялся. Это было счастливое время действительно. Именно там встретил солдат УПА, досиживавших 25-летний срок; прибалтийских крестьян, вынужденно ушедших в партизаны…
Существует миф о том, что все, кто сидел в политических лагерях в те времена, борьбы не прекращали: изготавливали ксивы, объявляли голодовки, передавали на волю важную информацию. К сожалению, это не совсем так. Напротив, большинство тогдашних «отсидентов» - те, кто в 90-е легко превратились в профессиональных патриотов (сегодня многие уже ушли в мир иной) – пребывая в зоне, ничем таким не занимались. Нет, после работы они ходили по зоне и рассказывали друг другу, какой они видят будущую Украину. Разговоры эти, прямо сказать, были довольно примитивные. Любить Украину как идею, мечтать о другой Украине вполне может человек не слишком умный, немного прочитавший книжек.
Мне повезло. У меня был потрясающий учитель, Иван Светличный, сумевший создать в нашей зоне сопротивление, состоявшее из довольно многих людей. В каждой зоне существовало что-то вроде землячества. «Коллектив»-то большой, вот люди и объединялись по национальным, географическим, еще каким признакам. В соседней зоне, где сидел Евгений Сверстюк, организованного сопротивления не было.
Допустим, в той, второй зоне, сажают украинца в карцер. Кто-то из лидеров украинской группы подходит к лидеру русской группы, спрашивает: «Вот, нашего там посадили. Мы собираемся реагировать, то ли заявлением, то ли однодневной голодовкой. Как вы считаете?» Лидер русской группы отвечает: «Да, это возмутительно». «А вы примете участие?» На что всегда следовало: «А жиды будут принимать участие?» «Конечно, евреи будут принимать участие». «Тогда мы не будем».
Национал-патриоты, шовинисты, отстаивавшие непонятно какие идеи – жалкие, в массе своей, люди. В нашей зоне, как я уже сказал, Свитличный сумел организовать консолидированное сопротивление.
В.О. Вы сами к какому землячеству принадлежали?
Сначала меня встретили евреи. У нас была группа «самолетчиков» (евреи, сидевшие за попытку угона самолета гражданской авиации, задуманной ими с целью вырваться из СССР. Легально эмигрировать в те годы представлялось малореальным, - ред.), они сразу меня приняли, первые несколько недель я жил с ними бок о бок, они мне объясняли, что к чему и как, ведь я вообще пока ничего не понимал.
Еще на воле я регулярно читал «Хронику текущих событий» (самиздатовский бюллетень, содержавший короткие информационные сводки о репрессиях в СССР. Издаваясь довольно длительное время, стал одним из символов гражданского сопротивления того времени, - ред.) Она у меня несколько иное представление о диссидентах сформировала. Тут же я видел: в зоне все спокойно, вокруг вроде не герои – обычные люди, никто на себе рубаху не рвет… Такой контраст, да (улыбается). Немного осмотревшись, я стал немного отходить, это их очень обидело. Я оказался, как бы, ненастоящим евреем. Ведь мне было интересно общаться и с солдатами УПА, нашими «стариками», досиживавшими 25-летний срок.
О.Б. Украинцы вас приняли?
Да, конечно. Нас тасовали все время – зона-то маленькая – чтоб не привыкали друг к другу. И вот, меня как-то перевели в барак – я уже был вполне «зрелым» зэком – где я быстро близко сошелся с Евгением Пришляком, бывшим начальником службы безопасности УПА по Львовскому региону. Пришляк – очень интеллигентный, взвешенный человек, в отличие от большинства состава УПА – гимназию окончил. Там же познакомился с Васылем Пидгорецким. У него изначально срок был 25 лет, но потому ему добавили до 32-х – за лагерное восстание где-то в Казахстане.
И вот, нас трое – они и еврей Глузман. Вместе проводим свободное время, вместе – на одной тумбочке – питаемся. Тут же началась оперативная работа. Стали подходить к Васылю (к Пришляку не посмели): «Как же тебе не стыдно? Ты патриот, а с жидом кушаешь вместе». Он нам об этом рассказывает. Что ты, спрашиваю, ответил. «Да послал их».
Еще раз убеждаюсь: все от людей зависит.
«Не уверен, что кто-то из «стариков» УПА, сидевших в лагерях по четверть века, хотели бы иметь таких последователей, как «свободовцы»
В.О. Вы с некоторой нежностью говорите о солдатах УПА. Что вдвойне интересно, исходя из ваших слов о том, что в вашей семье эта тема не обсуждалась, воспринималась с некоторой настороженностью. Скажите, чем отличались эти люди, о которых вы так тепло вспоминаете, от нынешних «свободовцев», «официальных», так сказать, их последователей?
Я не был историком, всего не знал, просто попал в конкретную ситуацию, требовавшую определиться. Вот, мне сидеть семь лет, и тут есть эти люди, как мне к ним относиться, общаться ли и т.д.? На тот момент досиживали уже «последние из могикан» - кто получил по 25 лет и больше. Были среди них и «ссученные», конечно, и нормальные люди были.
И вот, мне важно было для самого себя определиться. Помню, сказал себе: да, они воевали, убивали, их убивали, но они это делали у себя дома. Те, кто был с другой стороны – они пришли к ним в дом, требовали от них жить иначе, молиться иначе. С этой точки зрения, вывод очевидный, а уже детали какие-то меня не касались, я же не судья и не Господь Бог.
Эти солдаты УПА – малограмотные, в массе своей, люди, простые крестьяне, почти всю жизнь провели в зоне, состарились там, но как же безукоризненно они себя держали, с каким достоинством!
Одно из ярких наблюдений: был какой-то религиозный праздник. Кто-то сказал, Рождество, кажется. И вот выходят наши «старики» из барака. Да, в обычных своих робах, но робы эти безукоризненно чистые, у кого-то – новые, не стиранные еще даже, не выцветшие. Как они шли! Гордо, неторопливо, с высокоподнятыми головами, буквально «несли» себя. Это была их вера, они отметили этот день так, как могли. И из таких вот фрагментов, понимаете, все и складывалось.
В.О. Так есть ли разница между ними и их «официальными» последователями из «Свободы»?
Не уверен, что кто-то из этих стариков захотел бы иметь таких последователей.
С.К. Почему?
Если откровенно, у меня большие сомнения в искренности этих людей (верхушки «Свободы», - ред.). Так, известна история с антисемитскими высказываниями на горе Яворыне. Возникает вопрос: зачем он (Тягнибок, - ред.) это сделал, кто его просил это сделать?
Политика вообще, сама по себе, грязная штука, а в стране, где отсутствует общественное мнение – тем более. Я знаю, что многие интеллигентные люди в Киеве, мои знакомые, в том числе – евреи, сейчас голосовали за «Свободу». На мой взгляд, это не опасно, это глупо. Такая детская реакция «назло» Януковичу; подсознательная попытка избежать чего-то очень нежелательного.
В.О. Очень кстати вы перешли в медицинскую, психиатрическую терминологию.
Это не психиатрия, скорее социальная психология. Это незрелость такая в обществе. Да, хочется изменений к лучшему здесь и сейчас, но так не бывает. Да, надо ходить голосовать, голосовать искренне. В прошлый раз, на президентских, я голосовал против всех.
В.О. Это бегство от Януковича?
Да, это бегство от Януковича, его линии поведения, команды. Но я вовсе не считаю, что Янукович - Сталин.
В.О. Объясните относительно того, что голосование за «Свободу» - незрелая попытка избежать чего-то. Ведь это было одноразовое действие. Да, люди поставили галочку в бюллетене, но за этим же ничего не последовало.
Проблема не в том, что в «Свободе», допустим, есть антисемиты. Проблема в том, что ни в среде «Свободы», ни в среде Коммунистической партии Украины нет ни одного человека, толком знающего, что делать с экономикой страны. И вот это для меня самое важное. Потому что обсуждать «кто виноват?»… Известно, кто виноват. Все, только не я. Не важно, кто эти «все». Они могут быть разные. Поэтому я не считаю, что «Свобода» опасна. Подобные явления временны.
Вместе с тем, иллюзия опасна тем, что отталкивает людей от решения реальных проблем. Зачастую – не таких уж глобальных, но важных здесь и сейчас. «Давайте подождем еще пару лет». Пару лет нашей жизни.
«Янукович – слабый президент»
С.К. Возвращаясь в сегодняшний день. Вы сказали, что та власть была уродливая. Еще вы сказали: Янукович – не Сталин. А как насчет общественных настроений? Можно ли назвать здоровыми нынешние настроения в обществе? Знаете, нас очень зацепил ваш тезис о заложниках. Ведь нынешняя власть тоже очень любит брать заложников. При нынешней власти, в отличие от ситуации, скажем, пятилетней давности, ты уже не всегда можешь говорить, что думаешь…
О.Б. Безнаказанно!
С.К. Да, безнаказанно. Да, и площадка для того, чтоб говорить, не всегда у тебя есть. Перечень можно продолжать. Вы видели ту страну, систему, общество, видите – эти, можете сравнивать. Не исключено, на самом деле, все окей и это просто наши какие-то интеллигентские «страшилки»?
Ну, во-первых, повторю, я считаю, что Янукович - слабый президент. Не потому, что мне нравится авторитаризм, но после Ющенко…
В.О. Можно ли сказать, что вы советуете ему быть жестче?
Ну, смотря в чем (улыбается, - ред.). Понимаете, что сработало. После Ющенко, после безобразного, преступного ничегонеделанья, приходит Янукович, говорит о сильной, единой власти… Естественно, в той ситуации это сработало. Хотя понятно, что заявить о реформах и назначить все реформы сразу – так не бывает.
С.К. Все-таки его избрала половина страны, и, вы знаете, вот эти намеки на авторитаризм, может, они и были бы поддержаны, если б мне, как гражданину, объяснили, как это повлияет на мою жизнь, как ее улучшит в действительности, а не на словах. Но власть сосредоточилась исключительно на создании вертикали. Что ж, с вертикалью у них получилось. Дальше что?
В.О. Вместе с тем, у Януковича очень высокий рейтинг. По самым скромным оценкам – 25%. Отдельные замеры – до 34%. В любой европейской стране для действующего президента такой рейтинг действительно очень высок. Если бы завтра началась избирательная кампания, спокойно добавляйте сюда 15-20%. Вот и половина страны. Поэтому в этом смысле его эффективность даже если виртуальна, но она есть. Поскольку рейтинги недоверия оппозиционных политиков очень высоки. Рейтинги их доверия мы знаем, они такие, какие есть, а вот недоверия – обращают на себя внимание.
О.Б. У меня вопрос о состоянии общества. Вот ваша книжка издана тиражом 1 тыс. и уже разошлась, уверен, если бы эта книжка была издана в 89-88-м, то тираж в 100 тыс. сразу бы разошелся. Люди перестали интересоваться важными мировоззренческими вещами. Люди стали меньше читать. Вот вы несколько раз употребили слово «элита» интеллектуальная, духовная… А ее нет. Это не те, кто думает лучше, элита – это те, кого слушают люди, на кого ориентируются. Общество утратило ориентиры. Если в советские времена при всех минусах советской интеллигенции она некую роль играла. Журнал «Мировая литература» или «Всесвит» какую-то роль играл – сейчас не играют роль ни журналы, ни литература, ни интеллигенция. (…) Насчет состояния общества, о проблеме наличия или отсутствия моральных авторитетов. Насчет «ее нет», не согласен. Несколько лет тому я много ездил по регионам, встречался с людьми. Говорили о страшных вещах – наркотиках, и задача была – разбудить журналистов. Так, вот, людей на встречи приходило очень много. Очень много журналистов. Нас не отпускали часами, было по несколько эфиров в день. Хотя, ведь, не о политике речь шла, тем не менее.
Я это к тому, что Киев информационно – как любой большой город, тем более – столица, пресыщен; а в регионах тоже живут образованные, умные люди, и им этого очень не хватает. Они устали от того, что проповедует Шустер; того, о чем раньше говорил Киселев.
У меня есть знакомые – умные, интеллигентные тонкие люди, которые регулярно смотрят Шустера. Спрашиваю: зачем, отвечают: «понимаете, каждый раз включаю с надеждой: на этот раз скажут что-то другое».
Да, можно бесконечно повторять одни и те же вещи – вещать с умным видом, сидя, допустим, на платформе Института философии, как это делают некоторые мои собратья по инициативе «Первого декабря».
«То, что украинцы плохо относятся к власти, свидетельствует: украинцы здоровые и трезвые люди»
О.Б. Вы упомянули о «Первом декабря». Не то, чтобы на эту инициативу возлагались завышенные ожидания, однако сам факт того, что не самые глупые люди этой страны, имеющие определенные убеждения, опыт, принципы, собрались вместе для того, чтобы действовать… Это вселяло надежду…
У меня тоже были надежды.
С.К. Как вы вошли в состав инициативы? Расскажите все с самого начала.
Однажды мне позвонил из Львова мой друг, Маринович и предупредил: к тебе приедет Любомир Гузар. Прежде у нас с Гузаром было только шапочное знакомство, но для меня этот человек – один из самых великих в Украине.
И вот, через какое-то время, в моем крошечном кабинете в Павловке, появляется Гузар и так просто, прямо говорит: три Церкви решили создать такую инициативу, просим вас присоединиться. Говорил ли он о политике, о Януковиче, прочих? Нет, не говорил. Но говорил, что он, на тот момент – бывший настоятель Греко-католической церкви – должен прилагать усилия к тому, чтобы общество изменилось; что так дальше продолжаться не может и т.д. Конечно, я сразу сказал «да». Не задав вопроса, который должен был задать: кто еще войдет в состав инициативы?
Уже потом состоялась учредительная конференция. За столом сидели представители двух церквей, не трех. И еще там был человек, из-за которого – знай я наперед – отказался бы участвовать. Я назову фамилию. Это Богдан Гаврилишин. Почему так? Ну, слишком многое знаю. И что касается деятельности фонда Сороса, и многое другое. Да, ладно.
Вот тогда я впервые почувствовал себя немного неуютно в «Первом декабря».
Еще удивило, что за столом не было представителей Восточной Украины, Юга страны. Я много раз задавал эти вопросы. В конце-концов, мне ответили: ну, нету там таких людей, нет. Но это же не так! Такие люди есть, просто они говорят по-русски…
Удивило, что в инициативе должен был присутствовать Горбулин. Человек очень умный, да, но я помню, как при Кучме он «давил» телевидение, многие другие «художества». Правда, на те заседания, в которых я участвовал, он так и не пришел – болел, но тем не менее.
Вот так нарастало разочарование.
Тут настал момент первой нашей пресс-конференции, мне выпало ее вести. Естественно, я начал пресс-конференцию по-русски. Почему? Это – моя страна, мой город, я всю жизнь тут живу, знаю украинский, да, но говорю и мыслю по-русски, равно как многие люди в этом городе, в этой стране, почему я должен этого стесняться? Словом, заговорил, как обычно – по-русски. Тут слышу, звучат какие-то фразы, кто-то говорит параллельно. Напротив меня сидел Гаврилишин. Я замолкаю: «Прошу прощения, вы что-то сказали?» – «Так, я не розумію російської мови».
Конечно, я тут же перешел на украинский и провел пресс-конференцию по-украински. Но, простите, у меня вопрос: мы представляем только Галичину или всю Украину; только профессиональных патриотов, остальные не заслужили жить в нормальной стране?
Ну, а дальше…Дальше и говорить не хочу. Допустим, нас спрашивают: кого еще вы считаете нужным привлечь? Смотрю предложения, там фамилия Дзюбы. Но что Дзюба знает про Украину? Он знает про Конча-Заспу, где живет и периодически встречается с другими украинскими литераторами.
Потом была еще одна история. Случайно включил 5-ый канал и увидел Дзюбу – давал интервью Сергею Дорофееву.
Я был близко знаком с Дзюбой еще до ареста и, несмотря на его предательство – относился к нему тепло. Дорофеев задал ему вопрос: «Все-таки, Иван Михайлович, я попрошу вас ответить, что с вами случилось тогда, когда вы сменили свои показания?» Дорофеев не произносил слово «предательство», нашел какой-то эвфемизм. Дзюба изрек страшную фразу: «Когда хищник попадает в капкан – он отгрызает себе лапу. Вот так сделал и я».
Да, я все понимаю, но разве такой человек сможет помочь Украине? Для меня это был сигнал о том, что надо выходить. Делать этого публично я не хотел. Переговорил с Мариновичем: стану, мол, понемногу отдаляться, но без открытых демаршей.
В. О. Напоследок. Поставьте, пожалуйста, медицинский диагноз душевному состоянию украинского общества.
Очень хороший вопрос, который я очень не люблю. Но отвечать на него надо. Конечно, медицинский диагноз обществу не ставят, ставят человеку, но хорошо, прибегнем к метафоре.
То, что украинцы плохо относятся к власти, свидетельствует: украинцы здоровые и трезвые люди. В противном случае действительно следовало бы задуматься о психическом здоровье каждого из украинцев. Это – с одной стороны. С другой – за этим негативным отношением должно следовать что-то еще, какое-то усилие по изменению ситуации. Но усилий не следует. Это – признак незрелого общества. Правда состоит в том, что незрелыми являются как восток, юг, так и запад, и север страны. Результат - на лицо.
Полагаю, у Украины все-таки есть европейское будущее. Хотелось бы, чтобы оно наступило быстрее. Но раньше, чем через смерть моего поколения – не получится. Мы – носители советского, должны уйти из жизни. Ведь, в основном, именно мы голосуем за коммунистов.
Как приблизить европейское будущее? Когда-то в какой-то телевизионной передачи Женя Головаха очень правильно сказал: «А другого пути нет – ходите на выборы».
